Прямой наводкой по ангелу
Шрифт:
В штаб особой дивизии его и пряником не заманишь, рацию после обеда, как выпьет, выключает, мол из-за гор «фонит». Все время ходит по замку, заложив руки за спину, и больше не за службой глядит, а как замок построен — добротно ли.
Вечером командир, ещё двое-трое — теперь уже все знают главных экспертов, уединяются в лучших апартаментах замка. Переодеваются в добротные гражданские одежды, щедро пьют, едят, слушают игру Анастасии (её одну допускают, к ней уже привыкли, доверяют — все ж дворянских кровей), обсуждают многие текущие и будущие дела и даже перспективное обустройство мира.
К
— Вот так мы достойны жить! — кричал во весь голос Столетов.
Анастасия лишь пригубляла, а он опорожнял еще бутылочку ароматного вина, изрядно пьянел и позже, уже в постели, был с ней очень ласков, страстно шептал:
— Я люблю тебя, люблю! Если в Москве ситуация после войны не изменится, а военные об этом говорят, то мы с тобой переберемся в Швейцарию; до нее отсюда рукой подать… Купим вот такой замок и будем счастливо жить. Ты согласна?
— У вас ведь в Москве жена, дети?
— Фу, не напоминай мне об этой толстой дуре. Я их на две жизни обеспечил. Ты будешь моей женой. Настя, ты будешь моей женой?… Ну что молчишь, ответь!
Она не отвечала. Он не настаивал, не грубил, с каждым разом был все внимательнее и нежнее. Ласкал с душою и постоянно рассказывал, как они после войны будут жить, спрашивал у нее советов, делился многим. А она глядела в темноту и поначалу мучилась, и не от чего-нибудь, а от того, что не могла не только сравнить, а просто вспомнить юного Женю. А к Столетову она привыкла, чувствовала некую привязанность к этой силе, несмотря ни на что считала его исключительно одаренным человеком; как ни крути, а уже сама подумывала о замке, ведь она княжеских кровей, и что самое удивительное — теперь она сама ждала ночи: он пробудил в ней женскую страсть, и она поражалась, при видимой расслабленности Столетов, в общем, держал себя в руках, заставлял строго соблюдать воинскую дисциплину.
Как бы он накануне не пил, вставал Столетов спозаранку. Сам варил кофе и приносил его Анастасии прямо в постель, и пока пили, полукомандным голосом молвил:
— Я вчера спьяну много чепухи наговорил, так что ты все это забудь.
— И про любовь тоже?
— Я о серьезном.
— Значит любовь это несерьезно?
— Рядовая Афанасьева!
— Слушаю, товарищ подполковник! — она в чем была вскочила, стала по стойке «смирно», и сама не знает, делает она это всерьез или насмехаясь над собой, над своим непонятным положением.
— Настя, ну перестань, перестань, — сильными руками обнимал ее командир, клал на кровать и после жаркого поцелуя, глядя в ее глаза.
— Это не шутки. Твое дело молчать. Молчать всегда и везде. Ты рядовой армейский писарь… А я, зная каких ты благородных кровей, просто тебе доверяю. Понятно? А теперь на службу.
Они быстро оделись в военную форму, и Столетов глядя, на свои часы:
— И еще. Быть княжной Гнединой и жить в СССР будет очень непросто.
— Я до сих пор жила.
— Во-первых, ты не жила, а существовала в нищете и в чужой комнатушке; а во-вторых, ты была юной и в особых войсках не служила, ничего не знала… Короче, Афанасьева, я тебя
И действительно, до обеда Столетов нес службу более чем исправно. Да это не Кенигсберг, хозяева в основном не разбежались, и война вроде закончилась, посему работы у спецвзвода не много, и Афанасьева служит без особых потуг. И если даже командир к ней хорошо относится, то остальные перед ней просто заискивают, мелкие подарки подносят, особенно когда некий «заимствованный» инвентарь после тщательной проверки «хламом» оказывается, так что ж его в Москву отгружать, вроде здесь на свалку выкинут, а Афанасьева соответствующий акт подготовит, в «Главной книге» запись сделает. И что она, двадцатилетняя девушка, понимает, что она в жизни мыслит? Кругом ей льстят, комплиментами осыпают, и лишь взводный врач, немолодая женщина, оставшись наедине, ей твердит:
— Афанасьева, не будь дурой, кругом жулье.
На некоторое время Афанасьева настораживается, строже запись ведет, а у «пакостников» более нравственный подход:
— На нас вероломно напали. Мы выстояли, понесли много жертв и победили. Кто нас в чем может обвинить? Ведь ты, Настенька, потеряла единственного брата. Как возместить. Самим. Нельзя все на государство сваливать. Как у нас говорится — на кого-то надейся, а сам не плошай… Вот Настенька, специально для тебя, — и ей преподносят то шоколадку, то флакон духов, а то и брошь золотую.
И все же один раз у нее екнуло сердце, ей показалось, происходит что-то плохое, и у нее неожиданно даже голос прорезался.
— А что вы этот мешок не показываете? Почему сразу в утиль?
Не только группа экспертов, а все, кто в это время был в большом оценочном зале, замерли, лишь твердые шаги Столетова нарушили это оцепенение.
— Мешок на досмотр, — гаркнул он.
Один из пожилых «пакостников» слегка дернул командира за локоть, стал что-то шептать. Столетов осмотрелся, было поздно, много пар глаз следили за ними:
— Я сказал на досмотр, — не громко повторил он, в голосе досада.
Вновь наступила тягучая тишина. Да, главный эксперт, он же замполит, не растерялся, снимая общее напряжение, он слишком наигранно, с жеманством, легко поднял мешок и, выдав какой-то непристойный к его возрасту пируэт, будто на сцене слащаво продекламировал:
— Товарищи красноармейцы! По поручению сверху, — он поднял палец, — проверка бдительности. Молодец, рядовая Афанасьева. Я думаю, в связи с Победой и достойной службой, следует ходатайствовать перед командованием о присвоении внеочередного звания «старший сержант», достойной награды и …
— Надо сразу поощрить, — крикнул кто-то из зала.
— Отдать ей мешок, — все захохотали.
— А что?! — продолжал роль главный «пакостник». — Устроим игру. Отгадаешь, Афанасьева, что в мешке с трех раз — содержимое твое.
— Пусть командир слово даст, командир! — вокруг оценочного стола собрались все. Вся эта ситуация с самого начала касалась в первую очередь репутации командира, он как никто другой знал, что кругом, тем более в спецвойсках внедрены соглядатаи, и хотя кошки уже заскребли на душе, он выдавил подобие улыбки и, подыгрывая сцене, невнятно прошамкал: