Прятки с охотником

Рэй Теона

Девчонке некуда идти, ей никто не поможет. Куда она собралась бежать, если повсюду смерть? Мне приказано убить ее и ее семью на месте. Сегодня судный день, а потом казни будут проводиться на площади перед народом. Но не сегодня…

Я дергаюсь. Вдох-выдох. Замечаю, как дрожат мои руки, стремлюсь спрятать их в карманы, но раз за разом промахиваюсь. Нервничаю. Нервничаю? Не то слово. Я в ярости из-за непонимания происходящего.

Ничто не предвещало геноцида. До вчерашнего дня.

– Зачем вы это делаете? – шепчет девчонка срывающимся голосом. В нем ни злости, ни паники. Только недоумение

и, может, чуточку отчаяния. Аяна, кажется. Именно так было написано в распределительном документе.

Она тоже дрожит. Трясется ее подбородок. Грудь тяжело вздымается и опускается, вздымается и опускается. В руках зажат холщовый мешок, совсем маленький. Что в нем?

Я не могу отвести взгляд. Не могу переступить невидимую черту между нами, прочерченную ровно на месте калитки, что сейчас распахнута.

И ответить мне нечего. Я сам не знаю. Мне приказали – я выполняю. Что сложного, казалось бы. Просто выполнить приказ, как я делал это тысячи и тысячи раз во время обучения. Но никого не убивал, никогда.

Тем более детей.

Аяна видит мое замешательство и нерешительно отступает к огромному костру, в который превратился ее дом. Делает шаг влево, не спуская с меня взгляда, и скрывается в клубах дыма.

Я расслабленно выдыхаю. Провожу ладонью по вспотевшему лбу.

На моем объекте все чисто, так я скажу командиру.

Аяна

Я бегу, наверное, уже целую вечность. Все время оборачиваюсь, всматриваюсь в рыжее марево над городом – он полыхает в огне. Ничего не видно, ни домов, ни людей, ни нелюдей. А я и не ищу взглядом никого, разве что того парня с волосами цвета крепкого кофе с каплей молока. Мне слышатся его шаги, дыхание, будто он идет за мной следом. Но оборачиваюсь и никого не вижу.

Он отпустил меня. Или не заметил, как я удрала? Да нет же, он видел, точно видел. Я смотрела ему прямо в глаза, когда сворачивала за угол дома. Он был напуган, но скорее растерян. Почему стоял и ничего не предпринимал? Это ведь он с другими солдатами уничтожил мой город. За что?

Я ничего не понимаю.

Сердце колотится как сумасшедшее. Из груди рвется крик, но я молчу. Если меня услышат…

Останавливаюсь, озираюсь по сторонам. Я уже далеко от города, но почему-то до сих пор не свернула с Королевского тракта. Если тут проедут те мобили, то меня заметят и… убьют?

В свои пятнадцать я почти не понимала значения этого слова. Убийство было для меня чем-то далеким, нереальным, несуществующим. Как из сказок про оборотней и драконов. Никогда не видела смерти. Тем более – смерти от чьей-то руки.

Кто вообще решил, что имеет право лишать жизни кого бы то ни было?

У короля – а я не сомневаюсь, что армию в Ривентер послал именно он, – было такое право. Но он не бог и не мог… Или мог?

В голове гудит. Я всхлипываю от боли в обожженных ногах, от которой никуда не деться. Она преследует меня, идет за мной по пятам,

и боль эта в тысячу крат сильнее душевной. Рычу на дорогу: она слишком каменистая. На себя – нужно было остаться с родителями и умереть с ними, и все равно, что там говорил папа. Он просил меня бежать на край мира. А знает ли он, где этот край? Вот и я не знаю! Но проделала уже такой долгий путь, что, кажется, я его достигла.

Падаю на колени, потом сажусь прямо в пыль. В холщовом мешочке – блины. Папа успел сунуть их мне, прежде чем в дом ворвались двое крупных мужчин с оружием. Я юркнула под стол, а бандиты заперли маму в спальне, облили дверь чем-то жутко вонючим, подожгли. Пырнули папу в живот.

Я смотрела на все это из-под стола с покорным равнодушием, как будто издалека наблюдала за спектаклем, разворачивающимся на круглой сцене театра «Робин и Фо», куда мы с мамой любили ходить каждый шестой день недели.

Они ушли, оставив моего отца умирать. Он схватил меня за руки, хрипел и говорил, говорил, говорил. Что-то о ведьмовской крови, о маме, о том, что за нами пришли. Но кто и почему? Еще он кричал, что всех нас, нелюдей, настигла кара за содеянное.

«Я ведьма», – билась в голове мысль. Я смотрела в слезящиеся от дыма глаза папы, на беззвучно шевелящиеся губы и улыбалась, как идиотка.

«Я ведьма. Зря Иво смеялся, что у нас в будущем обязательно родится красивая дочка-оборотница. Она будет ведьмой, вот кем».

Потом я ненадолго очнулась. Услышала крик матери, горящей заживо за дверью в спальню. Рвалась к ней, помню… Загорелись туфли, чулки. Папа вышел со мной на крыльцо, помог освободиться от чулок и обуви и упал. Я трясла его за плечи, даже хлопала по щекам, а он не реагировал.

Я добираюсь до водоема. Не помня себя от усталости, бросаю мешочек с блинами в траву, иду в реку. Ледяная вода остужает горящие от боли ноги, и я благодарно выдыхаю.

На многие километры вперед нет ни единого городка или деревни, я это точно знаю: в моей спальне висит карта Вирьенского округа.

Висела. Она там висела еще вчера, прямо над изголовьем кровати, а сегодня уже нет. И дома нет. И меня, кажется, тоже.

На третьи сутки я обнаруживаю себя где-то в поле рядом с тощим деревцем, недоуменно смотрю на черные от пыли и крови ноги, на руки, измазанные сажей. Вспоминаю, почему я не дома и не спорю с Иво насчет драконов. Не верю. Такого не может быть, мне снится! Щипаю себя за руку – больно, но недостаточно, чтобы проснуться. Щипаю еще раз, выкручиваю кожу, царапаю ногтями.

В груди словно извергается вулкан. Я оглушаю себя своим криком, а слез нет. В душе только страх. Отчаянный, горький, липкий.

Над головой каркает ворона, срывается с ветки и под шорох листьев уносится куда-то вдаль. Хочу быть как эта ворона – расправить крылья и улететь в прошлое, где моя жизнь еще имела какой-то смысл. Там, в прошлом, я готовилась к поступлению в медицинский институт. Я должна была стать врачом, как планировала мама. Она с такой гордостью рассказывала подругам, что ее дочка сдала вступительные экзамены и вот-вот, уже осенью, станет студенткой лучшего института округа. Я не могла ее подвести, и сказать, что не хочу быть врачом, – тоже.