Прынц

Заскалько Михаил Михайлович

Поняв, что у неё подскочила температура, Зоя поспешила к палатке. Слишком быстро поспешила, забыв о внимании: в какой-то момент зацепилась за выступавший из почвы корень, и грохнулась так, словно её силой пихнули в спину. Головой и правым коленом пребольно ударилась о ствол дерева. Удар в голову выбил остатки истерики, а вот колено… сперва показалось, что под коленную чашечку грубо швырнули жидкий бетон, шекочуще-колючими языками "бетон" потёк вниз, обволакивая кость; достигнув ступни, "бетон" застыл, образовав пудовый башмак.

Колено не гнулось, отяжелевшая нога тянула

и тянула к земле, а порой выстреливала такой болью, что тело отрекалось от разума. Голова превратилась в распаренный и разбухший бочонок, и в нём варёными мальками плавали неясные мысли.

Тщетно пыталась Зоя подняться, цепляясь за ствол: руки стали чужими, они отказывались исполнять её желания.

Осознав, что встать у неё не получится, Зоя поползла. И тут руки и онемевшая нога предательски отрешались от её тела, лишь здоровая нога и плечи преданно служили, выкладывались за троих, продвигая жаркое тело вперёд.

А потом хлынул дождь. Он не принёс облегчения, напротив, он словно явился, чтобы ещё больше помучить Зою: передвигаться стало многосложнее, жар увеличился, голова-бочонок наполнился влагой и влёк к земле, сознание то выключалось, то включалось, точно некто баловался, как с выключателем настольной лампы.

В какой-то момент и помощники сдались. Они ещё по инерции продолжали вяло отзываться на веление разума, но толку от них было с гулькин нос.

И Зоя с ужасом поняла, что это всё. Сейчас отключится сознание, и она сдохнет здесь под проливным дождём как старая дряхлая собака.

И вырвался крик-вопль, израсходовав остатки сил:

– Господи! За что?!?

ГЛАВА 16

…Зоя пробивалась сквозь плотный обжигающий туман, который скорее походил на пар в русской бане. Правда, его было излишне много. Влажный и колкий как стекловата, он рвался с забавным чмоканьем и отваливался пластами, пропуская Зою. Видимость нулевая. Дышать было трудно, но терпимо, во рту пересохло так, что язык казался задубевшим куском крупной наждачки.

Далеко впереди слышался папин голос, он долетал эхом, угасая на излёте:

– Зоюшка, малышка, где ты? Сколько можно ждать?

«Иду, папочка, я иду!» - крик суматошно бился в горле как в жаркой трубе: горячие губы словно спеклись и не выпускали его наружу.

Внезапно она с удивлением почувствовала, что совершенно голая.

«Почему я голая? Я что из парилки не могу выйти?»

А в следующее мгновение она, будто действительно из парилки вывалилась в холодный предбанник. Здесь так же не видать ни зги. Мокрое тело охватило ознобом и стало трясти как в лихорадке.

«Папочка, где ты?!»

Но голос пропал. Ватная тишина давила на перепонки, отдаваясь острой болью в виски.

А потом где-то рядом заплакал ребёнок, и хоть слышимость была слабая, ясно, что это не младенец.

«Откуда здесь ребёнок? Чей? И где я, чёрт возьми?»

Зоя рванулась вперёд и мрак с треском, будто тряпичная занавеска разорвалась, выпустив на волю.

Плакала Танечка, совсем рядом по левую руку. Значит, всё, что было до этого-сон? Странный, однако, сон, почему папка меня звал? Как там бабушка говорила? Если во сне умерший

зовёт, значит,…он почувствовал, что его забыли. Кажется, так. Но я никогда не забывала о папке. Разве что…этот кот вломился в моё сердце и потеснил папку на задник, а он решил, что его я забыла. Нет, папочка, нет! Я всегда тебя буду помнить. Ладно, об этом я потом подумаю, а что сейчас…

Свинцовые веки не желали подчиняться, впрочем, как и руки. Похоже, часть сна всё же действительность: и жар тела, и сухость во рту и мрак. А ещё здесь как и во сне она была голая, более того как младенец завёрнута тесно в пелёнки и упакована в спальный мешок. Зачем? Почему? Что было до этого? Дождь, я искала мобильник, потом, кажется, упала… И всё, дальше горячий мрак.

– Таня,- казалось, позвала громко, но услышала лишь приглушённый стон.

Плач прервался, он перешёл в частые всхлипывания. По створке спёкшихся губ ударили капли, живительные капли, они размочили губы, уменьшили их жар. С минуту Зоя глотала жадно падающие капли, чувствуя, как они благотворно действуют на всё тело: притухает внутренняя горячка, кожа перестала зудеть, полегчали веки. И наконец, со второй попытки удалось открыть глаза, но слёзная пелена мешала что-либо увидеть. Проморгалась - слёзная пелена щекотно стекла на виски, вернув глазам их дар - видеть.

Таня сидела рядом у изголовья на свёрнутом в рулон спальнике. Личико её слегка осунулось, налёт бледности изборождён ручейками слёз, они растекались по всему лицу, как вешние ручейки.

– Таня, ты плачешь?

– Я не плачу, я реву,- захлюпала носом Танечка.

– Что случилось?- Зоя сделала попытку высвободить руку, но запеленали её добротно: все попытки оказались напрасны.

– МамЗоя ты лежи, не дёргайся. ДяБоря сказал тебе рано ещё вылезать.

«Видимо я что-то сломала, когда упала. Да, кажется, коленом ударилась…Чёрт, как чувствовала, что эта затея обернётся неприятностями. Ну, Люська, зараза, я тебе устрою «троянскую лошадь»…»

– МамЗоя тебе ещё водички накапать?

Зоя скосила глаза в направление, куда глянула Танечка: над головой, прикреплённая к стенке палатки висела пластиковая бутылка с водой, от пробки вниз тянулась странная конструкция из палочек с желобками, она обрывалась как раз на уровне губ Зои.

«Так ты ещё и изобретатель…лесной кот»,- невольно усмехнулась про себя Зоя.

– А ты чего ревёшь?

Танечка на время укротившая слёзные потоки, вновь отпустила их на волю.

– Вот почему,- вскинула руки так, чтобы Зоя хорошо рассмотрела, не поворачивая головы.

О, Боже! Зою тряхнуло как от удара током: кисти рук Танечки были зажаты лубками и аккуратно забинтованы.

– Нас…затоптали слоны?

– Какие слоны?- не приняла шутку Танечка, затрясла головой, разбрызгивая слёзы.- МамЗоя ты же не головой стукнулась, у тебя просто крупаслёзное воспаление…

– Какое? Может, скрупулёзное?

– Ну, так я и говорю, крупаслёзное. Не цепляйся к словам. Ты даже больная всё равно зануда…

– Ну, хорошо, хорошо, успокойся. Больно ручкам?

– Уже нет, только тепло и щекотно.