Прыщ
Шрифт:
Кстати о шубе… и о пеньковом вороньем гнезде на голове… Прямо по Беллману: «Если не использовать наилучшим образом имеющееся сейчас, то и потом…». У меня — просто не будет «потома»! И вот из этого барахла… используя его наилучшим образом…
Чистенько у них тут. И воздух свежий. Но не надолго. Вот бы сюда мою свечку! Смеху было бы… Ничего, и так повоняю. «И дым отечества нам сладок и приятен». Во! Сща! Сща сделаю «сладко и приятно»!
Накатывал восторг, кураж. Ощущение полной безысходности, бессилия сменилось надеждой импровизации, перерастающей в радостную
Тихонько поднялся по лестнице, прислушался к женским восторгам в детской — вроде, никто не собирается выходить. Скинул с себя лишнее. То есть — всё, кроме рубахи, сапог с ножиком и нижнего платка — для согревания лысинки. Обильно полил кучу тряпья содержимым снятой внизу лампадки. И аккуратненько поднёс вторую лампадку, прямо от божницы в этом… предбаннике перед детской.
Огонёк лениво полизал смоченные маслом тряпки. Он не хотел, но я настаивал. Занялось. Подтащенный шерстяной половичок позволил чуть отрегулировать пламя и запихнуть всю кучу под лавку у стенки. А самому убраться к лестнице.
Я тихонько считал про себя. Пламя исчезло под половичком. Потом вылезло и заплясало сбоку, на одной из моих пеньковых косичек. Из-под лавки повалил дым. Всё гуще. Клубами. Кто-то из детской открыл дверь:
— Что-то шерстью палёной…! Ой! Пожар! Беда! Горим!
От сквозняка пламя прыгнуло из-под лавки, поднялось, зацепило рушничок у божницы, какие-то занавески на стене и мгновенно взвилось. Встало столбом огненным!
Тут уже все заорали. Десятка полтора-два баб бывают очень шумными. А бывают — ещё более, чем очень: несколько дам метнулись на выход, первая же споткнулась о сбитый коврик, свалилась, на неё — остальные. Девушки на «Святой Руси» в церкви и в доме — не убирают косы под платки. А горят волосы стремительно. На один пых. Ор подскочил ещё на десяток децибел.
Орали со всех сторон, комнаты затягивало чёрным вонючим дымом. К истошным воплям добавился такой же кашель. Я попытался помочь копошащимся среди комнаты девицам, выдернул и выкинул в сторону верхнюю. Вторая пришла мне в руки сама, на четвереньках.
— О! Княжна! Какая встреча!
— Т-ты?!!! В таком…?! Думала — обозналась… Что…
Я вздёрнул её на ноги, ухватив за подмышки. Она собиралась что-то сказать. Возможно — умное, наверняка — резкое, безусловно — княжеское. Ничего другого она не может сказать по определению — самая великая княжна же! Но не смогла — захлебнулась кашлем. Воткнулась мне в плечо и колотилась об него головёнкой.
«Гори-гори ясно… Чтобы не погасло».Вокруг горело, дымило, орало и воняло. Воняло хорошо: у меня аж глаза резало. Антураж наполнял пейзаж эпичностью и этничностью: пожар — это так по-нашему, так по-русски!
«Гори-сияй… Ты всё огнём!»«Красный петух».
Пора убираться. Ухватил княжну по-удобнее: болтающуюся косу на кулак намотал, и пошёл искать выход.
Приезжие красавицы сначала кинулись по тому пути, откуда пришли. Нахлебавшись дыма, теперь они толпой пробежали в другую сторону, через детскую вслед за местными. Кроватка была пуста. Как и глаза немолодой полной женщины, сидевшей рядом.
— Выход где?
Пришлось потрясти её за плечо. Остановившийся взгляд медленно переместился на меня.
— Выходы? Заперты. Ключи? У ключника. Ключник в городе.
И женщина — нянька? служанка? кормилица? — снова уставилась в никуда. Ступор. От осознания неизбежности.
Итить…! Вот же… уелбантурил! Я — кретин! — А это разве новость?!
И как теперь отсюда выбираться, если все наружные двери заперты? Параноидальное стремление к целостности охраняемого периметра находится в оппозиции к шизофрении пожарной безопасности… Чего это я такое заумное только что подумал?
— Идиот! Отпусти! Ну!
Княжна вывернулась, отбросила мою руку, зло посмотрела на меня, на отблески пламени в соседнем помещении, временами прорывающиеся сквозь пелену густого чёрного дыма.
— Чего встал, болван?! Давай следом!
Она рванулась в ту сторону, куда убежали её спутницы. Еле успел поймать. Девичья коса — очень удобный инструмент управления нервной индивидуйки юного возраста.
— Дура! Двери все заперты! Ключи у ключника. Пока он прибежит да откроет…
Она зло выдернула у меня свою косу. И растерянно спросила:
— Так мы что…? Мы сгорим?!!!
Ужас в её глазах, внезапное осознание близости смерти… «в шестнадцать девических лет»…
— Тихо, малыш, тихо. Главное — спокойствие… Мы пойдём другим путём. Идём… идём в… вниз.
Мудрости от Карлсона и от Ленина — из меня выскакивают от прошлой жизни. А вот внимание к кочергам… или, применительно к данному экземпляру правильнее — кочергищам… Это от исконно-посконно-приобретённой «святорусскости».
— Что?! Куда?!
— Вот что, принцесса. Хочешь к своим подруженькам — в полыме сгореть, в дыму задохнуться — вольному воля. Или — со мной?
Она рвалась душой вслед за своей свитой. Стайность и стадность. «Как все — так и мы», «люди ж не дураки»… Туда же тянул под потолком слой чёрного дыма. А оттуда, где пожар начался, уже заглядывало в дверь яркое весёлое пламя.
Я схватил какое-то покрывало, фыркнул на него из кувшина (морс? не хмельное? пойдёт), накинул на голову и плечи…
— Ну?! А то я сам пойду!
Она отступила на шаг, развернулась, собираясь убежать.
Деточка, все эти предложения насчёт свободы выбора — чистое бла-бла. Мои отмычки от меня не бегают. Снова — за косу, лицом — в кроватку, каким-то дамским шнурком — локотки, детское одеяльце — облить из горшка. Выдернуть у неё из-за ворота крестик на цепочке, ухватить в кулаке покрепче.