Прыщ

Бирюк В.

Следом что-то кричали и кто-то бежали. Сани резво проскочили одну улочку, другую, крутанулись на перекрёстке, вылетели к воротам моей усадьбы. Я только сжал ей напоследок совсем ледяную ладошку, подмигнул и выкатился из санок. Они сразу рванули.

Пугливо оглядываясь — а ну как кравчий и здесь засаду на меня устроил — заколотил в ворота. Бли-и-н… Да что они там?! Повымерли?!

Отворившееся окошко с бородатой мордой и обычным здешним приветствием:

— А вот мы тя ужо… Дурной головой да об дубовы ворот'a… - было озадачено уже привычной двенадцатиэтажной

рифмованной конструкцией в моём исполнении.

На морде синхронно открылись глаза и рот. Постояли, радуя совершенством округлости своих очертаний. Задержка, вполне в рамках принятого в интернете, составила не более 3 секунд. Затем окошечко закрылось, а рот, судя по выражениям, доносившимся с той стороны — нет. Но немедленно раздался скрип снимаемого засова. Ну вот я и дома.

Дома — хорошо, дома — тепло, дома — безопасно. Дома был замученный Аким (в нижнем белье), взвинченный Яков с мечом на плече (в нижнем белье), зареванная красная Марьяша (тоже — в нижнем белье) и ещё куча обрадованного моим появлением народа (все — в нижнем белье). Баня была ещё теплая, туда мы все и переместились. Потому как:

«Хрустальный звон, хрустальный звон… Как много дум наводит он».

А уж какие даёт осложнения…!

Марьяшу, слава богу, в баню не пустили, поэтому я успел всего часа за два выслушать краткие отчёты своих домашних, обильно наполненные обычными «эта… ну… итить-ять… вот те крест святой…», и отдать необходимые распоряжения.

Повествования о собственных подвигах пришлось отложить до выхода на пенсию и написания мемуаров. Одна моя фраза:

— Свечку святому Глебу поставил. Особо вонькую. — вызвала такой поток вопросов, такую готовность немедленно экспериментально проверить… И со Святым Глебом, и со Святым Борисом, и, почему-то, со Святым Пантелеймоном. Кажется, D4 зашкаливает не только у меня. Или я инстинктивно таких подбираю?

Глава 300

Теперь — в свои покои. Переходим к… к следующей фигуре марлезонского балета. Па-де-де с подпрыгом на остреньком с горяченьким. Бумага — в стопочке, перо — очинено, чернила — налиты. Начали:

«+

Господину светлому князю Смоленскому Роману Ростиславовичу от боярского сына Ивана Рябины нижайший поклон.

Сим доношу до сведения твоей светлости, что…».

Как меня заколебал местный полуустав! Но скорописью… не поймут-с. Два часа, четыре варианта. Лишние — в печку, окончательный — переписать набело. Приличную одежду, чистую косынку на плешку, целые (наконец-то!) сапоги. Доспехи, оружие…? Если мне нужно железо, то можно и не ехать. Зеркало. Хорош? — Хорош. Экипаж к подъезду!

Ну, Ванюша, «Аве цезарь! Идущие на смерть…». Фигня! Не мой случай. «Идущие на жизнь…». Будем жить! Поехали.

Как всегда на Руси в этот сезон — было ещё темно, но уже поздно. Как всегда после таких праздников — уже поздно,

но народ ещё не проснулся. Двенадцать дней — «от звезды до воды», от Рождества до Крещения — жизнь на «Святой Руси» идёт шиворот-навыворот — как костюм у ряженного. Но стража у ворот Княжьего Городища службу свою знает:

— Ты хто? «Прыщ»? Рябина? Не, не знаем такого. Не велено.

Так бы я со своим «гладиаторским» замахом и завис бы у ворот, но из сторожки, что-то жуя на ходу, вылез Добробуд:

— О! Иване! С Рождеством Христовым!

Не уверен, что православный канон предписывает троекратное лобызание на Рождество, но уклониться не успел. Теперь знаю: Добробуд с утра ел пироги с брусникой и запивал простоквашей. Желудок у Добробуда крепкий — может, и не пронесёт.

В сенях у кравчего сидел незнакомый парень. Поэтому пришлось втолковывать:

— По делу боярича Ивана Рябины. Велено докладывать сразу. Срочно! Живо! Бегом! Твою мать!

Из-за незакрытой двери донеслись фырчание, ворчание, сипение, обматерение, томный женский вздох, затейливый пук… и прочие звуки, сопровождающие приведение святорусских бояр в рабочее состояние и вертикальное положение.

Демьян выполз в сени не раскрывая глаз, жадно присосался к ковшу у стоявшей в сенях кадушки.

— Ну, чё надо…?

И — замер. Меня увидел.

Глаза у него заметались. По мне, по помещению… Он был бос, в накинутом на голое тело каком-то… армяке, сонный, похмельный… не боец. Можно было бы его… И куда потом? Прорываться с боем?

— Э-э… Я сща быстренько оденусь, сходим тут…

Я вытянул из внутреннего кармана кафтана сложенный вчетверо лист бумаги и протянул.

— Нет. (Слуге, торчащему в дверях) Сгинь. В избу. И дверь закрой плотно.

Парень вопросительно посмотрел на кравчего. Тот кивнул и, набрав ещё ковш холодной воды, присел напротив.

— Чти.

Кравчий заторможено развернул лист. Тупо уставился в него.

Сколько раз меня ругало начальство за предоставление бумаг в сложенном виде! Просто выкидывали сразу! А мне неудобно было таскать папку. Со временем… того начальства стало меньше на бренной земле. А потом пришёл безбумажный документооборот и проблема отпала. Здесь документооборот только начинается — придётся портативный бювар прогрессировать. Предполагаю, что кравчий впервые в жизни видит донос на бумаге. Обычно такие вещи пишут на бересте, но я ж прогрессист! Доносительство — занятие серьёзное, требует внедрения наиновейших технических средств.

Я уже говорил, что стукачество — основа демократии. В Европах этому учат в средней школе — на что смотреть и куда звонить. Очень грамотно начинают с проповеди профилактики преступлений против человечности, и продолжают «стуком» по поводу нарушений правил дорожного движения и уклонения от уплаты налогов.

Странно, но известные мне попадуны, даже пребывая в столь отдалённых местах своего вляпа, как-то… не проявляли стремления к целенаправленному внедрению истинно демократических ценностей и технологий добровольного «стукача-энтузиаста».