Прыжок "Лисицы"
Шрифт:
Ай да Фонтон, ай да сукин сын! Опять подловил. Вечно у него так: кручу-верчу, запутать хочу!
— Да что ж ты чертом на меня глядишь?! — изумился резидент. — Тебе же добра желаю! Вот, привезешь ты жену в Тифлис. Чем займешься? По торговой линии пойдешь? Или, как правильный подданный, на службу определишься и положение приобретешь?
Я задумался. В его словах был заключен очевидный резон.
Фонтон, чувствовавший, что я на грани и что требуется еще одно небольшое усилие, чтобы перетянуть меня на свою сторону, чуть ли не зашипел над ухом, словно змий из Эдемского сада.
— И так ты быстрее
—?
— Сам посуди. Посуху тебе сейчас туда не добраться через горы. Дожди там всё к чертям размоют. Только шею свернешь! А так, считай, под белы ручки тебя на кораблике доставят!
Я же говорю — змей! Я вздохнул. Фонтон обрадовался, понимая, что клиент готов! Зашагал по комнате в своей манере.
— Хочу так сделать! Новая миссия у тебя непростая, но с прошлой не сравнить. Прокатишься с англичанами. Проследишь, где и кому груз передадут, если наши моряки не перехватят в море. И спокойно двинешься посуху в Тифлис. А я туда с консульской почтой отправлю прошение: так и так, зачислить грека Варвакиса на службу в унтер-офицерском звании и прикрепить к секретному отделению при Канцелярии главноуправляющего на Кавказа и командира Кавказского Отдельного Корпуса. Ты у нас — парень шустрый. С орденом да с грамотностью мигом в офицеры выйдешь! На Кавказе быстро в званиях растут. Недаром, местных чиновников титулуют кавказскими асессорами.
— Не коллежскими, а кавказскими? — заинтересовался я. Про такое не слыхал.
— Именно, кавказскими. Так местных чиновников прозвали, которые из-за сложной и опасной обстановки в наместничестве до коллежских асессоров быстро дорастают. Без экзаменов! Чтоб ты знал: коллежский асессор приравнен к майору. А это уже личное дворянство! Впрочем, с орденом у тебя в этом нужда отпадет.
В общем, расписал мне Фонтон перспективы, аж дух захватило! Если прикинуть, деваться мне особо и некуда. Разве что подумать о похищении невесты. Могут ведь братья рогом упереться и не отдать мне Тамару. Даже не глянут на солидный калым, который я собрал, распродав добычу от тушинов. Дворянская спесь!
Вот и выходило по всему, что нужно соглашаться с предложением Феликса Петровича. И идти кланяться в ножки англичанам, если у Спенсера ничего не выйдет. Этот Белл… Сразу видно, что редкий говнюк! Кто же знал, что с него нужно было пылинки сдувать?!
…Оказалось, что не нужно. Англичане, к совершеннейшему моему ошеломлению, дружно принялись меня упрашивать сопроводить мистера Джеймса к берегам Черкесии. Этот мараз даже выдавил из себя нечто вроде извинения:
— Понимаете, уважаемый Зелим-бей, я страдаю глухотой. Многие вещи понимаю неправильно. А мой голос… Увы, я знаю, что он может отталкивать. Но что поделать? Я не контролирую его звучание.
Ой, сейчас пущу слезу от сочувствия! И платочком глазки свои ясные утру!
Может, он и глуховат, но прекрасно сознавал, что и кому говорит. Он, к примеру, нанял все ж таки себе слугу-грека по имени Георгий Лука родом из кипрской Кирении. Подобрал типа себе подстать. Слащавого молодчика, сующего свой нос во все дыры, наушника и проныру. Столкнулся с ним при посадке на шхуну и сразу понял: с таким соплеменником следует держать ухо востро!
Еще больше меня насторожило наше прощание с Эдмондом.
Мы
Смотрели, молчали, разбирались.
Я называл его кунаком. А уже в следующую минуту мог заклеймить про себя «падлой» или послать по матери. Я не раз и не два спасал его от смерти. И он отвечал мне тем же. Счёт мы давно не вели. Просто спасали. Я не считал его другом. Так и не смог. Но и врагом назвать — язык не повернулся бы. Я подумал, что лучшее воспоминание, которое с наибольшей точностью определяло наши отношения — сухумская драка. Тогда мы стояли спина к спине, отбивались от пьяной матросни, страхуя друг друга. И в то же время разговаривали. Спорили. И не могли договориться. Он гнул свою линию. Меня это раздражало. Даже бесило. Но я продолжал защищать его. Он, видевший и понимавший моё несогласие и раздражение, продолжал защищать меня. И дело даже не в том, что изначально мы были разведены по разные стороны баррикады. Он работал на Англию. Я — на Россию. Один этот факт мешал нам сблизиться до конца. Но наши приключения, наша борьба за жизнь, уверен, разобрали бы эту баррикаду. Не она стояла между нами.
Воспитание и положение в обществе? Да, наверное. Эдмонд — я это понимал всегда — был англичанином до мозга костей и эсквайром. И кредо его страны — нет ни вечных друзей, ни незыблемых правил, исключительно текущие соображения, конкретные задачи — стала и его кредо. Сословные границы он смог преодолеть. Но через правила переступить не мог. А, значит, не мог стать для меня настоящим другом. Потому что в тот момент, когда я перестал бы соответствовать этой циничной формуле, Эдмонд, скорее всего, отошёл бы в сторону и предоставил мне одному разбираться с летящими в мою голову кулаками.
Сейчас мы обнимемся, скажем последние слова друг другу. Может, еще и встретимся, кто его знает? Но сейчас-то мы думаем, что больше не увидимся. И я точно осознавал, что мне будет грустно. Но эта грусть не шла ни в какое сравнение с той, которую я испытал, когда, сворачивая в переулок, оглянулся и в последний раз махнул на прощание Тиграну. Которого знал не так долго. С которым общался не так много. С которым не пережил и малой доли того, что довелось пережить с Эдмондом. Но, прощаясь с Тиграном, я плакал. А сейчас слёз не будет.
— Мы же не будем плакать? — усмехнулся Спенсер, опять догадавшись о чём я думаю.
— Нет. Думаю, не стоит. Не получится.
— Да. Да. Мне даже нечего оставить тебе на память. Думал про штуцер. Но за ним такой след, что, наверное, не нужно подвергать тебя излишней опасности.
— Ты прав. И я уже много раз тебе говорил. Повторю еще раз: лучшим подарком для меня будет твоя книга, Эдмонд. Иначе, окажется, что все было зря.
— Всё? — Спенсер прищурился.
— Почти всё, — я улыбнулся, согласившись.