Прыжок "Лисицы"
Шрифт:
— Мне очень приятно, уважаемый Мнацакан, встретить в вашем лице такого приятного собеседника.
— В таком случае, могу ли я удовлетворить своё любопытство и спросить? — Мнацакан прищурился.
— Конечно. Отвечу без утайки!
— Ваш вид… Вроде, настоящий горец. Но я впервые встречаю горца с таким знанием армянского!
— Ваши сомнения справедливы. Я грек. Мой внешний вид пусть вас не пугает. Необходимость.
— Фуф! — выдохнул Мнацакан. — Гора с плеч! И последний вопрос.
— Да.
— Как вам удалось убедить госпожу Тамамшеву отдать такое платье?
—
— Ах-ха-ха! — восхищенно воскликнул лавочник. — Теперь все встало на места. Я бы сам опасался гнева такой женщины! Все, друг! Жду вас через два часа. В городе впервые? Что-нибудь подсказать?
— Нет. Спасибо! — улыбнулся, но не стал говорить, что родился здесь. Правда, через полтора века.
… Вышел с базара. У меня было два полновесных часа. И я не желал ими с кем-нибудь делиться. Я жаждал посвятить их себе любимому.
«А, иди-ка, ты, Коста, в баню!» — послал я сам себя.
[1] Дорбазы (дорбази) — весьма распространённый тип жилых зданий в Закавказье и, в частности, в Тифлисе до 1840-х. Представляли собой конические сооружения со световым и дымовым люком наверху купола с одним общим помещением на всю семью, с общей тахтой и очагом для приготовления пищи.
[2] Экипаж-гитара. Место для пассажиров — это, по сути, продольная скамейка, мало подходящая для дам. Но лихие тифлисские армянки наловчились ездить на ней вчетвером, цепко переплетая руки и сажая двух спутниц на колени. Сзади ещё умудрялся цепляться мальчик-бичо.
[3] «Путеводитель и собеседник в путешествии по Кавказу М. Владыкина» (Москва, 1885).
[4] Ну, например, «Кавказский календарь на 1849 год, изданный от Канцелярии Наместника Кавказского» (Тифлис, 1848), сообщает: «Здешние ремесла производятся большею частью армянами — из 1 926 ремесленников, по сведениям 1845 г., армян считалось 1 448».
[5] Площадь получила название в честь побед Паскевича-Эриванского, с 1827 года и до революции ее называли площадью генерал-фельдмаршала Паскевича, графа Эриванского, или просто — площадью Эриванского.
[6] Кухмистерская Жан-Поля Матасси, французского гренадера, попавшего в плен в 1812 г. и привезенного в Тифлис А. П. Ермоловым, открылась в 1834 г. До этого француз держал небольшую гостиницу со столом, в которой останавливался А. С. Пушкин в 1829 г. По сути, ресторацию Матасси на Эриванской площади следует считать первым рестораном Тифлиса европейского образца. По мнению других исследователей, уже в 1818 г. при гостинице Матасси был ресторан-клуб, который часто посещал А. С. Грибоедов.
Глава 24
Султан черкесского просвещения
По пути к своей мечте, пришлось преодолеть несколько небольших площадок, примыкавших к Армянскому базару. Каждая из них имела свое особенное назначение. На одной покоились отдыхающие верблюды, оглядывавшие проходящих с «декадентским» выражением, как бы сказал Довлатов. Другая была запружена сотнями ишаков, навьюченных корзинами с углем для мангалов. Третья была так плотно заставлена арбами
Четыре бани, никогда не оставались пустыми. Летом они посещались преимущественно от заката до восхода солнца. Поочередно две бани отводились для женщин, а две остались в распоряжении мужчин.
Наружным видом тифлисские бани мало отличались от тех же стамбульских. Построены по общему образцу. За одним важным исключением! Бани стояли на теплых серных источниках, подаривших городу его название — «тбили» — тёплый. Название же «Тифлис», и я, признаться, не без хвастовства, часто этим козырял, имело греческие корни.
Лучшей считалась баня, носившая название «архиерейской», потому что доходы с нее поступали в пользу тифлисского архиерея. Я прошел к ней через два двора, следуя за банщиком. Родом он был из Персии, откуда набирались самые талантливые теллаки. Они охотно переходили в Грузию, дороже ценившую их талант.
Он повел меня в особенное отделение. В этом отделении все было из камня: ванны, пол, скамейки, стены. Просидев минут десять в теплой ванне с температурой в 27°, я вышел с помощью банщика и лег на широкую скамейку. Он натер меня мыльными пузырями, взбитыми с помощью фланелевой наволочки, и начал мыть меня по-своему. По очереди поднимал он то правую, то левую руку мою, тер их мылом, давил в изгибах, то складывал, то вытягивал, так что кости затрещали. Потом начал те же манипуляции с ногами. И действовал с таким исступлением, будто я ему чем-то насолил. Я уже был рад, что он не переломил мне костей. От ударов его иногда было больно. Я постанывал, иногда и вскрикивал. Но банщик не обращал внимания. Продолжал гнуть… свою линию! Знал, что ни секундные вспышки боли, ни порой устрашающий хруст суставов и рядом не стоят с тем наслаждением и удовольствием, которые испытывают клиенты!
После «силовой разминки» повел меня в ванну и начал окатывать водой. И тут уже мне довелось испытать полноценное счастье и удовольствие. Нега, кейф и в чистом виде изнеможение! Я даже не заметил, как пролетели два часа.
Вышел «свежим кавалером», пусть пока и без ордена Станислава[1]. Пошёл за платьем. Вспомнил Константина, друга-банщика из Стамбула. Мысленно обратился к нему.
«Не скрою, дорогой друг, в Стамбуле бани красивее и богаче! Но! Что касается искусства мыть, растирать и переминать суставы… И делать это так приятно, что купающийся погружается в какое-то неопределимо-сладостную истому… Тут, прости, но тифлисские банщики — круче! Равных им нет!»[2].
Мнацакан ждал меня. Встретил с улыбкой, широко раскинув руки. Я после банного кайфа тут же предложил перейти на «ты». Лавочник радостно согласился.
— Все, все подготовил! — говорил он, выложив пару свертков на прилавок. — Поверь мне, жена будет счастлива.
— Верю и не сомневаюсь! Спасибо! Сколько я должен, дорогой друг?
— Погоди! — Мнацакан хитро прищурился. — Есть два вопроса.
Я поощрительно кивнул.
— Раз ты остановился у колонистов, нужно понимать, что в планах — общение с русскими офицерами и с их женами, — утвердительно произнес мастер.