«Прыжок на юг»
Шрифт:
После ухода Вебера Шлихтер несколько минут сидел неподвижно. Потом решительно позвонил по телефону.
— Алло, Хорхе? Через десять минут жду вас.
Хорхе вошел, щелкнув каблуками.
— Господин полковник?
— Садитесь, — отрывисто бросил Шлихтер.
— Вы, конечно, знаете, Хорхе, что гауптман Пауль Вебер родился не в фатерланде?
Хорхе молча наклонил голову. Наступила пауза, в течение которой Шлихтер подыскивал переход к существу дела, а Хорхе — лихорадочно обдумывал, к чему клонится разговор.
— Старая пословица говорит, что жена Цезаря — вне подозрений, но в нашем деле,
— Понятно, господин полковник!
— Вам, Хорхе, надлежит завтра отправиться вместе с ним. Поручаю проконтролировать подготовку к переброске, вплоть до последнего момента. Вебер должен идти на особых условиях, вы меня поняли?
— «Скорпион»? — спросил Хорхе.
— Да! Сейчас выдайте ему для ознакомления все досье из картотеки «S» и одно — из «Z», я думаю, что это должен быть Казанов. Об исполнении доложить мне. Все!
Хорхе щелкнул каблуками.
«Морской узел»
Неделя, всего неделя прошла с того, теперь оставшегося где-то далеко позади, дня.
— ...Болван ты, Гриша! Дуб мореный! Ведь ты за жизнь свою и городов-то не видел настоящих, — сказал механик Белянкин и плюнул на пол: «тьфу!»
Протасов стоял у окна. Казалось, что он не слышит слов своего закадычного друга. Но последняя тирада Белянкина словно разбудила его:
— Как это, не видел? А училище я где окончил?
— Подумаешь, город! «Рио-де-Жанейро!» — наседал механик. — Живешь, как библейский отшельник. Налетал, наверно, больше тридцати витков вокруг шарика, а что видел? Анадырь, Айон, Врангеля, Шмидта, Магадан... Названия, конечно, романтичные и разные... А природа? Что в лоб, что по лбу... Короче, ни хрена ты не видел, бирюк! А знаешь, что такое бархатный сезон на Черном море?
— Слышал, — спокойно ответил Протасов и зевнул.
— Слышал! Это видеть нужно! Всем телом и душой почувствовать! А он — слышал! Дуй, Гриша, в Сочи! Другим человеком вернешься!
— А такой, как есть, тебя не устраивает? — улыбнулся Протасов.
— Да не об этом я! — поморщился Белянкин. — Знаешь, как на Руси картошку внедряли? Батогами! А потом оказалось, что без нее жить немыслимо!
— И это знаю, и другое знаю: как табак внедряли. Внедрили, а теперь!? Канцерогенные вещества.
— Ох, Гриша! Знаю, что с тобой не сыграешь даже 1:0. Но все же — езжай в Сочи! Честно, потом спасибо скажешь! Я тебе и адресок дам старушки, у которой я прошлым летом три месяца квартировал. Кухоньку она мне сдавала. Рай! Полный хозяин: когда пришел, с кем пришел — ее не касается, свобода личности! Хочешь, на колени встану? Езжай в Сочи!
«Молодец Мишка! Хоть не батогами, а матюгами, но приобщил меня к этой благодати! Настоял-таки на своем, напористый черт!» — думал Протасов.
Он лежал на топчане, застеленном махровым пляжным полотенцем. У самых его ног, ленивые, разморенные жарой, набегали на берег волны, шуршали, перемывая песок, тихонько позвякивали глянцевитой галькой.
«Июль, август, сентябрь... да и в октябре здесь купаться можно. Приеду в Певек — как негр! Не узнают!»
Устроился он прекрасно: как только приехал в
Григорий заплатил хозяйке сразу за три месяца. «Только пожара не наделайте, — сказала хозяйка, вручая Григорию ключ от флигеля. — А остальное меня не касается, живите, как вам привычней, как нравится». На том и поладили.
— Вы не возражаете, если я расположусь здесь? — услышал он приятный женский голос. Григорий привстал. Шагах в двух от него стояла стройная блондинка в голубом купальнике и соломенном сомбреро. На вид ей было лет двадцать пять. На купальнике, сразу под низким вырезом, — белая чайка с распростертыми крыльями. Девушка смотрела на Протасова, улыбаясь наивно и лукаво. Под тонкой верхней губой, среди ровных красивых зубов поблескивал один золотой.
Григорий отвел взгляд и, смущаясь, поспешно сказал:
— Пожалуйста... Пожалуйста...
Девушка расстелила тонкий поролоновый коврик и, положив в изголовье верхнюю одежду, завернутую в газету, легла на спину, сдвинув сомбреро на лицо.
Григорию было легче посадить самолет на «пятачке» среди оскаленных клыков ледовых торосов, чем проявить инициативу в смысле знакомства с женщиной. В авиапредприятии знали об этой странной черте его характера, подтрунивали над ним, а иногда пытались помочь Протасову преодолеть этот психологический барьер. Но попытки друзей были безрезультатными — тридцатидевятилетний Григорий оставался холостяком. Мать он помнил, она умерла в Анадыре, когда ему было шесть лет. Отца не помнил совсем. Воспитывался в детдоме на Чукотке. Комсомол дал ему путевку в жизнь, направил в летное авиационное училище. На фронт его не пустили — хватало дел на Востоке.
Так, не цветасто, без калейдоскопической смены событий, ровно текла его жизнь. Но сегодня...
Протасов вспомнил слова Миши Белянкина: «А девушки там какие! Это — прелесть! Может, за судьбой едешь! Понял, Гриша? Там, на море, сама обстановка такие морские узлы завязывает, что любой боцман затылок почухает и признается салажонком! Желаю тебе, Гриша, счастливого узла, крепкого!»
Рядом заскрипела галька, у Протасова оборвалось сердце: «Уходит моя чайка!» Он посмотрел в ее сторону. Девушка сидела, рассматривая его, и по-прежнему улыбалась. Протасов опять смутился.
— Вы знаете, почему я расположилась около вас? — спросила она.
— Не знаю, — растерянно ответил Григорий.
— Я из Техаса, слышали такой?
— Конечно, это в США...
— Вот именно, в Штатах, а я — убежденная расистка...
У Протасова перехватило дыхание:
— Расистка?
Девушка откинулась на коврик и звонко засмеялась. Она смеялась так заразительно, что даже на лице обескураженного Григория появилась некая гримаса, напоминающая улыбку.
Девушка снова села.