Прыжок рыси
Шрифт:
Заметив подошедшего полковника, мужчина в куртке задернул штору.
— Капитан Щеглов.
— А внизу?
— Лейтенант Ильяшенко. Хороший парень. Вчера в тире из двадцати пяти выстрелов двадцать три в десятку всадил.
Унылое приморское воскресенье семнадцатого марта располагало ко сну, пьянке или разглагольствованию. Но сон не приходил, философские беседы вести было не с кем, пить было нельзя — чего доброго, подумают, что губернатор испугался.
На деловые разговоры в выходной налагалось табу.
— Ты завтракал? — спросил Гридин, чтобы не молчать.
— Так точно, — соврал полковник.
«Тоже кукла, — подумал о нем губернатор. — Игры какие-то
В кабинет вошла Дина Ивановна. С самого утра она сидела в спальне перед зеркалом, что делала, впрочем, всегда перед появлением на миру. С возрастом ее стал подводить вкус, но к имиджмейкерам первая леди области относилась высокомерно и от их услуг наотрез отказывалась. Платья предпочитала шить сама, верхнюю одежду покупала за границей, куда неизменно сопровождала супруга.
— Доброе утро, Коля, — поздоровалась она с начальником охраны, выразительно оценив початую бутылку коньяка на письменном столе. — Ты уже готов?
— Смотря что ты имеешь в виду, — пошутил Гридин.
С близкого расстояния от него можно было услышать коньячный запах, но он знал, что едва ли кого-нибудь подпустят к нему на близкое расстояние. С появлением же Дины на сей счет можно было и вовсе не опасаться: стойкий парфюмерный аромат, исходивший от ее платья, способен был перешибить зловоние выхлопной трубы «КрАЗа».
— Мы едем? — подойдя вплотную, застегнула она верхнюю пуговицу на его рубашке. — Ждут ведь, неудобно.
Больше всего Гридину хотелось снять к чертовой матери этот галстук, ослабить ворот и засесть где-нибудь на берегу реки с удочкой, имея в котомке бутылку мутного самогона, непременно заткнутую импровизированной пробкой из куска газеты «Губернские ведомости», шмат копченого сала и луковицу. И если бы выдалось хоть одно такое туманное, теплое, пахнущее сеном утро, то его вполне хватило бы не то что на оставшуюся до конца предвыборной гонки дистанцию, а и на весь последующий срок.
— Едем, едем, — вздохнул он и добавил вполголоса: — Барби ты моя… ненаглядная.
— Кто-о?! — поползли вверх ее выщипанные брови.
— Кукла есть такая. Будешь себя хорошо вести, я тебе подарю.
— А как я должна себя вести?
— Молчать.
Путь длиною в две тысячи четыреста метров был основательно «зачищен», и, несмотря на то, что губернаторский «ЗИЛ» сопровождало всего две машины — впереди и сзади на дистанции в двадцать пять метров, — Ставров за безопасность вверенного ему лица не опасался. Не только потому, что через каждые триста метров у обочин стояли неприметные с виду машины, оснащенные рациями; не потому, что сорок сотрудников, вооруженных автоматическими пистолетами, прогуливались по улицам на протяжении всего маршрута и просматривали каждые шестьдесят шагов, отделявших их друг от друга, не потому даже, что еще сорок человек были разбросаны по подъездам, этажам, залам и запасникам картинной галереи, где всего час тому назад закончили работу саперы и куда сейчас направлялись губернатор с супругой, но потому, что был уверен: появление в городе заказного убийцы — чей-то вымысел, чья-то козырная карта в опасной политической игре. Возможность же теракта в отношении должностного лица, относящегося к группе повышенного риска, — ситуация штатная, и учитывать ее необходимо постоянно. Не будь обострения этой ситуации в связи с появлением киллера — не видать бы Управлению охраны ста двадцати дополнительных миллионов, не расширить бы штатного расписания на пять единиц за счет вакансий УФСБ, не получить бы двух новеньких «ниссанов», припрятанных Дворцовым для своих нужд в гараже УВД, и много
Обязан своим назначением на должность Ставров был вовсе не Гридину, а его тестю Дорохову, чью персону сторожил до самой его смерти в 1991-м, но Гридина уважал и не считал зазорным время от времени ему подыгрывать. Положение начальника охраны губернатора не шло ни в какое сравнение с положением рядового охранника, хотя бы даже и в системе «девятки» при Гришине, и стоило маленьких, ни к чему не обязывающих жертв.
До тех пор, пока жив Гридин, Ставров за свое место мог не опасаться: губернатор знал, что полковнику хорошо известна механика его становления.
«Дину мою береги, Николай», — эти последние слова Дорохова Ставров понял как свое новое и пожизненное назначение.
Машина въехала на Театральную площадь, остановилась у белоснежного здания картинной галереи. Автобус с надписью «ТЕЛЕВИДЕНИЕ» был единственным транспортным средством, допущенным к подъезду на близкое расстояние.
Валентин Саенко, верный сторожевой пес, молчаливый и непритязательный, распахнул дверцу, подал руку Дине Ивановне. У парадного толпились мэр с супругой, Шатров, прокурор Федин и его жена Алия Сулейменовна — народная артистка России, за последние два года на сцену не выходившая, зато распоряжавшаяся коммерческой политикой и репертуаром театра как собственной жизнью. Хализев опоздал, приехал один. Его машина ворвалась на плошадь, когда высокопоставленные посетители галереи уже вошли в здание.
Экскурсию по выставке проводила искусствовед из Санкт-Петербурга. Немолодая сухощавая женщина в наброшенном на плечи оренбургском платке старалась из последнего, но городская ли знать была перед нею, нефтяники или крестьяне — ее совершенно не занимало: главным для нее было уложить в отведенное время как можно больше информации. Не приведи Господь, чтобы посетители остались в неведении, что для Европы означали Нидерланды в средние века, кем для Нидерландов были Габсбурги, в чем изобразительное различие «Карнавала в деревне» Мартина фон Клеве и «Поклонения волхвов» Питера Брейгеля Младшего. Не сразу, но ей удалось завладеть сановным вниманием. Пейзажи на полотнах все еще хранили энергию средневековых мастеров, все еще дышали свежестью Фландрии, целительные токи апостолов струились с картины Питера Артсена, и даже история Христа, всякому казавшаяся знакомой до мелочей, в присутствии «Святого Луки, рисующего мадонну» или «Голгофы» неизвестного брауншвейгского монограммиста представала в новых подробностях.
Будто связанные единой нитью, все чинно двинулись за экскурсоводом. Никто не заметил, что Гридин отстал.
Он стоял, чувствуя, как наливаются свинцовой тяжестью ноги, а в голове разрастается противный гипертонический звон: семнадцать пар глаз пронзали губернатора с «Группового портрета корпорации амстердамских стрелков» Дирка Якобса.
Причина смятения губернатора заключалась вовсе не в оценивающих взглядах этих давно умерших людей: картина висела как раз на той стене, у которой еще совсем недавно стояла его восковая копия.
Никаких других картин на этой стене не было!
До недавних пор судьба благоволила Гридину, но везение для него отнюдь не означало, что можно положиться на судьбу целиком и плыть по течению без руля и ветрил. «Ничто не может возникнуть ниоткуда», — любил повторять он, призывая подчиненных к активности. Но сейчас, в силу последних событий, едва ли в целом свете отыскался человек, способный убедить его, что ни в самом факте появления этой картины, ни в месте ее расположения нет коварного замысла или, что еще хуже, Божьего знамения.