Прыжок рыси
Шрифт:
— Выходит, Паша играл в борца с мафией?
В кофеварке забулькало, запыхтело, и по комнате стал распространяться аромат.
— Я думаю, что Паша просто потерял эту грань. Игра превратилась для него в образ жизни. Это хорошо, наверно. Это, можно сказать, высший пилотаж. Он перестал быть представителем «второй древнейшей» и начал представлять власть. Пусть четвертую, но все-таки.
— И за это…
— Упаси Боже! — отчаянно замахал руками Игорь и, соскочив со стола, стал заниматься приготовлением кофе. — Это всем даже нравилось. Свидетельствовало о свободе прессы и подлинности демократических процессов, так сказать.
— Кому —
— Но даже если нет?.. Что бы выиграл губернатор, откажись его «шестерка» Шпагин печатать очередной Пашин опус, от которого несло жареным?.. Паша отослал бы материал в «Комсомолку», «Русскую мысль», куда у него была протоптана дорожка после перепечатки «Фальсификаторов». Или, скажем, в «Литературку». К нам летом Юрий Щекочихин приезжал. Хорошо говорил о Паше, предлагал ему присылать материалы, хвалил за стиль, смелость, обобщения… да мало ли!.. Хоть в «Правду»! А так — что же… Ну, выступил, ну, срезал. Оно здесь, внутри, погорело-подымило да и потухло. Все свои, и сор в избе остался.
Отказать ему в логике было трудно. О том, к чему Евгений только начал подступаться, проделав адскую мыслительную работу, неустанно анализируя ситуацию и обращаясь к корреспонденции Павла, Игорь говорил запросто, как о само собой разумеющихся, очевидных вещах.
— Спасибо, — взял Евгений чашку из его рук.
— Сахар клади.
— Да нет, я так, спасибо… Значит, ты исключаешь, что причиной убийства журналиста Козлова стали его публикации?
— Люди ЗГВ наизнанку выворачивают, Совмин чихвостят ничтоже сумняшеся, агентов ГБ называют по именам, своих агентов от журналистики уже в ГРУ, поди, внедрили… Что ни газета — то разоблачения. В МИДе, в Кремле, во внешней разведке. Арбатская шлюха расписывает, как она развлекалась в сауне с Русланом Имрановичем, грозится назвать остальных. И ничего — а все, слава Богу, живы. Свобода слова проходит период своего становления. А, — махнул Игорь рукой, — сам знаешь: треп все это!
— Что это была за статья, которая привела в бешенство вашего Шпагина?
— Х-ха! — Игорь снял трубку зазвонившего телефона и опустил ее на рычаги. — Про то, как Иван Иванович поссорился с Иваном Никифоровичем, не поделив какую-то часть госимущества… Шпагин, как я уже сказал, «карманный редактор» Гридина. С «Маской» получилась как раз обратная ситуация; здесь ее появление было нежелательным, за рубежом или, скажем, в Москве она никому на фиг не нужна. Какое там кому дело, кто и сколько денег вложил в приватизацию химзавода или судоверфи, кто у кого больше украл? О чем говорят москвичу или парижанину фамилии Гридин, Хализев, Новацкий, Астраханов и все прочие?.. К тому же все это нуждается в более достойном подкреплении фактами. А у Паши какие доказательства? В подобных делах Генпрокуратура по уши вязнет. Ну, приезжали тут «аж из самой Москвы» с проверкой по поводу его «Конверсии или коррупции?» — строительств городка для отставников. И что?.. Встретили эту комиссию генералы, адмирал флота. А сам Гридин, ты что думаешь, хухры-мухры? У него в Кремле концов нет? Да это «волеизъявление народа», которое его губернатором «всея Приморска» сделало, лет десять готовилось!
— Что ж, по-твоему, вообще писать бесполезно?
— По крайней мере, о России, приватизации и всем таком прочем, «глобально-необъятном». Полезно писать о бабе Маше из Савватеевки, к которой повадился ходить волк и задрал ее любимую козу Франю. Вся Савватеевка обросла штакетником, а люди нашли повод вооружиться, стали ходить на охоту
В его суждениях Евгений узнавал мотивы дневниковых записей Павла.
— Что же в таком случае делать?
— Продолжать играть. В рамках избранного амплуа. Но не заигрываться, не путать сцену с залом. Я ясно выражаюсь?..
С такой концепцией журналистики Евгений еще не сталкивался и в другое время охотно бы поспорил с этим молодым прагматиком, но предстоящий разговор с Полянским заставил его изменить тему.
— Куда уж яснее… Спасибо за кофе.
— Давай я тебе еще налью, там бак на целый литр!
— С удовольствием. — Евгений почувствовал сытость и тепло, кофе как нельзя лучше сказался на самочувствии, страдавшем от вынужденного нарушения режима. — Значит, Шпагин ориентируется на Гридина?
— А то!.. Гридин эти «Ведомости» организовал, как только стал первым обкома с подачи Меченого.
— Кого?..
— Горбачева, кого! Он в восемьдесят шестом со своей благоверной сюда наехал, им тут такой прием устроили — роман можно написать. Кадры Михайло знал, ничего не скажешь. И Гридина, которого сюда спрятали от андроповских разборок с прежними соратниками, тоже знал, как выяснилось. Ну, может, не его самого, а тестя — какая разница-то? Ты у Пашки «Смотрите, кто пришел» читал?
— Читал.
— Вот!.. Держи… осторожно… горячий…
— Спасибо.
— По крайней мере, Дина Ивановна успела обнять Раису Максимовну, я объятия этих первых ледей своими глазами видел, а со мной — еще несколько десятков тысяч горожан, которые вышли поглазеть на последнего коммуниста планеты.
— Твоими бы устами! — захохотал Евгений.
— Да… Так вот, заметь: Гридин, который только-то и был, что вторым горкома, стоял по правую руку Меченого. Правда, «только-то» — это слишком мягко сказано. Под его опекой были химзавод, строительство нефтеперегонного, порт, моторостроительный, который производит моторы для боевых вертолетов 24, 28, противолодочного «14», десантно-транспортного 6 и тэ дэ…
— Откуда такая информированность?
— Да я там в многотиражке подвизался, покуда журфак заочно кончал.
— Намекаешь на ВПК?
— Не намекаю. А говорю открытым текстом: стратегически важный городишко наш Приморск. Так вот сразу после отъезда императора — буквально через три дня! — господин, а тогда еще товарищ Гридин становится… кем?.. Правильно: первым секретарем областного комитета КПСС. Еще через месяц «серый кардинал» Хализев из заместителей переходит в председатели областного исполнительного комитета.
— Почему «серый кардинал»-то?
— Ну, не знаю, так говорят. Подозрительная личность. Ты же читал у Павла, кем он был в Москве?..
Евгений пожалел, что читал невнимательно, пропуская фамилии, должности и даты ушедшего, как ему казалось, в небытие прошлого. В отличие от дотошного Козлова он не считал, что причастность к тому или иному политическому течению развалившейся империи есть нечто неотъемлемое или несмываемое и всякий должен находиться в плену былых убеждений пожизненно. Он просто не привык задумываться об этом, экскурсы в безвозвратную историю несуществующей теперь страны были для него пустой тратой времени, прерогативой политологов и журналистов. По крайней мере, платили ему не за это.