Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы
Шрифт:
«Не смею возражать вам, ваше превосходительство, но девушка, за которую я ручаюсь, немецкого происхождения. Я знал ее отца и видел документ, удостоверяющий, что Довгер родился в Баварии и остался тут со времени первой мировой войны. Я, как немецкий офицер, не могу согласиться с тем, чтобы человек арийского происхождения был отдан в руки несправедливости. Я люблю Валентину Довгер, но не чувство привело меня сюда — долг преданности фюреру и любовь к Германии, к нашей великой нации».
«О, я слышу достойный ответ! — произнес Кох, поднял глаза и уставился на меня. — Но поймите, фюрер и мы в целом не очень рады этим фольксдойче. В их жилах течет не чистая арийская кровь. А то, что мы отдаем им некоторые привилегии,
«Я понимаю вас, господин гаулейтер, но фрейлейн Довгер имеет больше заслуг перед фатерляндом, чем те, которые уже пользуются правами фольксдойче. Этого нельзя не принять во внимание».
«Оставим ее, господин обер-лейтенант, скажите лучше, кто вы, из какой части».
Я уж было, — продолжал Кузнецов, — хотел полезть в карман, чтобы достать и показать Коху свою офицерскую книжку, но гаулейтер махнул рукой и произнес:
«Не надо документов. Скажите так».
«Я — обер-лейтенант Пауль Зиберт. Родился в Восточной Пруссии. Мой отец — Отто Зиберт — управлял имением под Кенигсбергом. Сейчас воюю на Восточном фронте. После ранения получил временный отпуск с передовой и занимаюсь эвакуацией раненых офицеров с фронта, а на Восток сопровождаю военные грузы». Эту хорошо выученную фразу я отрубил как по писаному. Но понимаете, когда Кох услышал ее, его лицо прояснилось.
«Так, оказывается, вы мой земляк, господин Зиберт!» — не без удовольствия воскликнул он.
И тут на помощь пришел фон Бабах.
«Господин гаулейтер, — сказал он, — мы охотились в имении, в котором управлял отец Зиберта. Я прекрасно знал старика. Он был очень порядочным человеком».
«Зиберт… Зиберт… А, припоминаю, припоминаю, — протянул Кох. — Это очень похвально, что мой земляк такой патриот и так выслужился перед фатерляндом и фюрером. Скажите, пожалуйста, за что вы получили свои железные кресты?»
«Первый — за Париж, второй — под Харьковом».
«А где вас ранило?»
«При попытке форсировать Волгу».
«Любопытно знать, господин обер-лейтенант, какое впечатление произвела на солдат и офицеров ваша неудача с форсированием Волги?»
«Вполне нормальное, герр гаулейтер. И солдаты и офицеры верят в нашу победу и в гений фюрера».
«Это меня радует. Иначе и быть не может. Кое-кто начал высказывать недовольство после волжской катастрофы, появились разговоры о втором фронте, о том, чтобы мы пошли на перемирие. Но гений фюрера, его дальновидность и настойчивость не дали возможности совершить эту глупость. Не будет второго фронта в этом году, не будет его и в следующем, никогда не будет! Американцы не такие дураки, чтобы открыть второй фронт. Об этом фюрер хорошо информирован, можете так и сказать офицерам на Восточном фронте. А что касается неудач… — Тут Кох поднялся, подошел к карте, висевшей на стене, лицо его снова налилось кровью, и он начал орать: — Фюрер готовит большевикам хороший сюрприз. Не такой, как под Москвой, и не такой, как на Волге. О нет! Это уже не то! Это будет последний удар, от которого полетят к черту и второй фронт, и большевизм! Русские еще узнают, что такое немецкая армия, немецкая техника!»
Вы понимаете, что это значит? — Глаза Николая Ивановича заблестели. — Это же не лепет пьяного офицерика из какой-то воинской части. Это же военная тайна о новом наступлении немецких войск. «Фюрер готовит сюрприз!» Где? Когда? Необходимо любой ценой выведать у Коха. Он же, к счастью, оказался довольно болтливым: сам начал излагать планы немецкого командования.
«Через полтора месяца большевики узнают
Вот что дала, товарищи, — продолжал Николай Иванович, — моя сегодняшняя аудиенция у Коха. Если бы кто-то меня даже и заставил после услышанного стрелять в гаулейтера, если бы и представилась такая возможность, я бы этого не сделал. Выданная им тайна стоит десяти голов таких сатрапов, как Кох. Ведь скоро предвидится грандиозное наступление гитлеровских войск в районе Курска и Орла. Фашисты пустят в ход новую технику. «Тигры», «пантеры» — мы еще не знаем, что это такое, но ведь можно приблизительно догадаться, что это или танки, или самоходные орудия. Надо идти в отряд и передать разговор с Кохом в Москву. Время не ждет.
Но Валя восприняла это сообщение по-своему:
— И все же вы меня не убедите, что слова этого головореза ценнее его головы. А если он наврал, если он хотел немного потешиться, подбодрить немецкого офицера-фронтовика? Боюсь, что его откровенность была пустой болтовней.
— Нет, Валя! Этого не может быть. Видела бы ты, как он говорил, с какой яростью и злостью тыкал он пальцем в карту. Орел и Курск на ней обведены красными кольцами. Нет, Кох не врал. Просто то, о чем он все время думал, на что возлагал самые большие надежды, вырвалось исподволь, и он уже не мог сдержаться.
Всю ночь составляли мы подробнейший отчет обо всем, что произошло тридцать первого мая тысяча девятьсот сорок третьего года в резиденции Эриха Коха. Потом мы отправили пакет в отряд, а оттуда его содержание было передано в Москву.
Откровенно говоря, мы с Мишей Шевчуком и Валей Довгер не совсем сознавали, сколь важными были сведения, услышанные Николаем Ивановичем от Коха. И лишь тогда, когда из сообщений Советского Информбюро узнали о разгроме большой группировки гитлеровских войск под Орлом и Курском, мы поняли, сколь дальновидным был Николай Иванович.
ОДНИ НЕПРИЯТНОСТИ
Коля Янушевский, или, как мы его называли, Коля Маленький, выполнял роль связного между ровенскими разведчиками и партизанским «маяком». От Ровно до Оржевских хуторов километров двадцать. Почти ежедневно отмеривали это расстояние быстрые ноги нашего маленького помощника. Редко когда ему удавалось сесть на попутную машину, а больше приходилось идти пешком. Иногда его останавливали немцы или полицаи, вытряхивали сумку, с которой мальчик не расставался (надо же на дорогу взять с собой кусок хлеба и бутылку молока), допытывались, кто он, откуда и куда идет, и, убедившись в его «лояльности», отпускали. Коля Маленький никогда не терялся при опасных встречах, всегда очень ловко выкручивался и своевременно выполнял задания.
Но он все-таки оставался ребенком, и, как каждому в этом возрасте (а Коле тогда было чуть больше десяти лет), ему хотелось иногда по-ребячьи поиграть.
Когда мы собирались вместе и разговаривали, ему было скучно. Он тихонько сидел в уголке комнаты и смотрел на нас печальными глазами.
Однажды Кузнецов не выдержал его взгляда:
— А может, Коля, к ребятам сбегаешь, на улицу?
Мальчик даже вскочил:
— Можно? Да?
— Можно-то оно можно, конечно, но хлопцы всякие бывают. Сколько шантрапы теперь бегает. Нашел я тебе, Коля, приятеля: Ромку. Парень — огонь! Он хотя и помоложе тебя, но зато боевой. Завтра познакомитесь, и я уверен, что он тебе понравится.