Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы
Шрифт:
Мы, советские разведчики, а особенно Николай Иванович, чтобы не отставать от моды, пользовались услугами этой портнихи. Условия требовали от каждого из нас носить чистую с накрахмаленным воротничком сорочку, хорошо отглаженный костюм, начищенную обувь, иметь необходимое количество носков, галстуков, запонок и разных других атрибутов мужского туалета. Обо всем этом заботилась Вера Гамонь. Поэтому почти ежедневно кто-то из наших заходил к ней. Но обязанности Веры, как нашей помощницы, сводились не только к бытовым функциям. Были
С первых дней оккупации она и ее муж, Юзек, прониклись ненавистью к врагам. Нельзя, думали они, чтобы изверги безнаказанно хозяйничали на оккупированных землях, оскорбляли невинных, убивали лишь за то, что ты не фашист. Вера и Юзек понимали: нечего ждать, нужно бороться, и бороться всеми способами, везде и всегда, пока хватит сил.
Они не раз говорили об этом своим друзьям, советовались, что делать. И когда подруга и соседка Веры, Мария Левицкая, установила связь с партизанами, в дом Гамоней пришла большая радость. Левицкая ничего не скрывала от подруги, и Вера с благодарностью оправдывала это доверие.
Когда мы с Николаем Ивановичем впервые пришли к Левицким, тут была и Вера. В этот день мы должны были открыть Марии Титовне тайну Пауля Зиберта, но присутствие постороннего лица перепутало все карты.
Мы сели к столу, но разговор не клеился, чего-то не хватало.
Кузнецов говорил на немецком, иногда вставляя искаженные польские и русские слова, провозглашая тосты за фюрера и фатерлянд. Подруги сидели молча, искоса поглядывая то на меня, то на Струтинского, то на Николая Ивановича. Я понимал, в чем дело, но без согласия Кузнецова не отваживался прекратить этот маскарад. Левицкая не выдержала и позвала меня на кухню.
— Кого вы привели? — брезгливо спросила она.
— Как кого? Я же сказал…
— Это тот самый?
— Тот…
— Так он же впрямь немец. Какого черта он не хочет говорить по-нашему?
— Мы не ожидали, что тут будут посторонние люди.
— Кого вы имеете в виду — Веру?
— Да, ее. Ведь мы его не предупредили, что она здесь будет…
— Ах, вот оно что! Значит, вы не доверяете моей подруге?
— Извините, Мария Титовна, дело не в том, доверяем или не доверяем… — пробовал я успокоить Левицкую.
Но она и слушать не захотела и побежала в комнату.
Я понял: Левицкая сейчас сделает что-то неожиданное — и уже хотел отозвать и предупредить Кузнецова, но не успел. Мария Титовна меня опередила.
— Предлагаю выпить за то, — сказала она, — чтобы наш многоуважаемый гость обер-лейтенант Зиберт перестал маскироваться и перешел на откровенный разговор. Мы уже убедились, что он безупречно исполняет роль гитлеровского офицера…
И, не дав Кузнецову опомниться, продолжала:
— А теперь докажите, что вы умеете вести себя по-настоящему. Моей подруги не бойтесь. От нее у меня нет никаких секретов. Все, что
После этих слов Николаю Ивановичу не оставалось ничего другого, как перейти на откровенный разговор.
Вера Гамонь имела возможность доставать для нас разные новости и ценную информацию. По поручению Кузнецова она стала бывать на Грабнике, в квартирах своих клиентов. Чаще всего встречалась с чиновниками из рейхскомиссариата, тайными и нетайными агентами с Дубенской улицы. Нередко в ее «мастерскую» за накрахмаленным воротничком или новой сорочкой заходили обер-лейтенант Зиберт, коммерсанты Болеслав Янкевич, Ян Богинский. И никого это не удивляло.
Интересной информацией снабжал нас муж Веры — Юзек, рабочий железнодорожной станции. Нередко его сообщения о движении военных поездов, о грузе, прибывшем в Ровно, передавались в Москву.
Долг разведчика требовал от каждого из нас постоянного наблюдения за всем происходящим вокруг. Нас интересовало все, ведь иногда даже незначительная на первый взгляд деталь могла стать ключом к раскрытию важного дела. Вместе с тем нужно было хорошо ориентироваться в обстановке, уметь отделять главное от второстепенного, подлинное от фальшивого, чтобы не допустить ошибки.
Летом сорок третьего года Вера Гамонь услышала от кого-то из своих клиентов, что на Ровно «надвигается большая армия большевистских войск». Со временем Юзек узнал, что на железнодорожную станцию прибыло большое количество ручных гранат, которыми будут вооружать всех военнослужащих и гражданских немцев. Пошли слухи, будто с востока приближается целая дивизия регулярных советских войск, прорвавшая линию фронта и задавшаяся целью дойти до самого Берлина.
— Что бы это могло быть? — спросил я у Николая Ивановича.
— Я слушал радио, — сказал он. — Ни Москва, ни Берлин об этом ничего не сообщают.
— Но ведь в городе только и говорят об этом, — добавил Шевчук. — Сегодня мне рассказывали, что сюда должна прибыть танковая дивизия из Прибалтики.
— Все это, товарищи, — сказал Николай Иванович, — по-моему, обыкновенные сплетни. А что касается паники — то разве это впервые? Фрицам есть чего паниковать. На фронте дела не блестящие, еще не очухались от Сталинграда, всюду партизаны и подпольщики. Как тут не паниковать!
Нам не раз приходилось наблюдать, как фашисты, словно растревоженные шершни, метались в панике. Случалось это и когда над Ровенскими лесами появлялись советские самолеты, сбрасывавшие парашютистов или груз партизанам, когда партизаны совершали переходы из одного места в другое и когда взлетал на воздух эшелон с солдатами или военной техникой.
Поражение под Сталинградом оставило на лицах гитлеровцев хронический отпечаток смертельного страха, неверия в свои силы. Всякий раз, наблюдая за суетой, вызванной страхом и паникой, мы чувствовали наше превосходство, близость нашей победы…