Прыжок в послезавтра
Шрифт:
— Обрати внимание, дорогой: без человека! А что человек уже теперь в силах сделать? Я объясню, что под силу человеку. Захоти мы, и Землю со всеми ее потрохами переработали бы. За один год переработали бы. Луны нам хватило бы на три-четыре месяца, не больше. Вот что такое разумная жизнь, вот что под силу людям. Не веришь? Я точно тебе говорю, дорогой! Или вот — «пчелку» видишь? Летал? У нее и у других машин, думаешь, случайно биологический принцип? Почти живые мышцы вместо старых двигателей? Очень не случайно. Чем больше биологической материи, тем лучше… А зелень не только на прежде бесплодных горах и склонах, и даже на подземных станциях, в тоннелях — для чего?
— Я думал, для питания, а под землей — как лучшее украшение, — негромко
— Украшение — само собой. Но забота не только о красоте. Больше живой материи — еще и об этом забота. А в космос почему рвемся? Для собственного удовольствия, да? Совсем не для этого. А чтобы и там найти жизнь. Мои родные далеко-далеко отправились. Зачем, спросишь?.. Астрономы обнаружили хлорофилл в облаках межзвездного газа и пыли. Не веришь? У Эли спроси.
— Это удивительно, однако правда: нашли астрономы хлорофилл в космических облаках, — охотно подтвердила Эля. — Первые сообщения об этом были давно, но их не принимали всерьез. А теперь доказано: есть хлорофилл в скоплениях космической пыли и газов! А хлорофилл — аккумулятор энергии… Так вот они и переплетаются, наши земные и космогонические проблемы… Нет, Валентин, перед жизнью и ее детищем — разумом необозримость времени и пространства. Конечно, нас, живых и думающих, пока мало, и разум наш не всемогущ. Мы и с земными проблемами не всегда умеем справляться. Но ведь мы только-только научились двигать ножками, мы лишь выбираемся из своей колыбели-Земли… А киберы? Им не под силу то, что может сделать только жизнь. А значит, и главенство не за ними. Они, как и нынешние роботы, будут лишь помощниками людей. У нас удивительная судьба, Валентин! Жизнь и разум, такие, как сейчас, или похожие на те, что сейчас, будут существовать, пока продолжается нынешний этап в развитии материи-энергии. А он лишь начался, этот этап. Мы еще слишком мало знаем, чтобы сделать уверенные и детальные прогнозы. Но ясно, что у нас очень долгий срок впереди. Да и потом, на новом этапе, лучшее, что создано в процессе развития, — а это разум, Валентин! — сохранится как ядрышко, глубинная основа еще не известной нам, но неизмеримо более совершенной и очень разноликой материи.
— И сколько у нас времени впереди? Пять-шесть миллиардов лет?
— Больше, Валентин, много больше! Наши звезды еще младенцы. Сейчас они водородные. Потом, повзрослев, они станут гелиевыми и опять будут излучать энергию, как теперь, даже активнее, чем теперь. Но и этот гелиевый скачок лишь первый в их жизни. Даже чуточку страшно, когда пытаешься представить все это: бесконечность космоса и нас, маленьких людей. Достигнем ли грандиозной цели, сумеем ли переделать вселенную?!. И все-таки мы справимся. Обязаны справиться, если не хотим погибнуть! — Она даже побледнела, говоря это, но глаза были восторженные и смелые до отчаянности. — «Мы» — это не только наша земная жизнь и разум. «Мы» — это и наши собратья у других звезд и в других галактиках. Все зовет нас, все требует объединения! Вдохновляет тебя перспектива?
Валентин только молча развел руками. Когда-то его считали смелым в замыслах инженером. Но замахивался он — да и то в мечтах! — разве что на гидростанцию где-нибудь в теснинах Енисея и Лены или на плотину между материком и Сахалином. Сравнить ли его смелость с тем, что делали и о чем мечтали нынешние люди?!
Халил дружески обнял его за плечи. Эля ободряюще улыбалась. Если бы он был в состоянии отблагодарить их за внимание и дружбу!
А потом он вспомнил об опасности, которую занесло неведомо из каких глубин космоса и которая сгубила экипаж «Артура», а теперь прячется где-то в черной бездне. Кто там, в безжалостном шаре? Неужели не понимают пришельцы, что убийство ни в чем неповинных людей — не просто жестокость. Убийство безрассудно!.. Ох, слова, одни слова… Ему ли забыть военные годы и смерть, смерть на каждом шагу.
Селянин впервые со взрослой, почти отцовской обеспокоенностью посмотрел на своих товарищей. Они были неизмеримо
…А в море продолжались дельфиньи учения.
Филипп Чичерин снова проявляет характер
Способность человека переносить невзгоды имеет пределы, и Валентин познал это на собственном трагическом опыте. Заблудившись в тундре, он смог сопротивляться морозу лишь двое суток. А потом — небытие, смерть. После восстановления Валентин попал на обновленную Землю. Материальное благополучие здесь было доступно всем, как воздух. Забота об уюте, более того — о комфорте стала нормой, а каждая вещь, машина, здание словно впитали в себя живую красоту. Но ко всему этому Валентин привык с легкостью, которая удивила его самого. Более того, он, пожалуй, возмутился бы, исчезни, например, мебель, самостоятельно принимающая удобную для его тела форму, автоматы, регулирующие силу света, влажность и температуру воздуха, включающие музыку. Нет, он по-прежнему был осторожен в обращении с предметами, которые окружали его. Однако той трепетной боязни разбить что-либо, которая была у него во время обеда в «синей молнии», уже не возникало. Вот это и удивляло. Оказывается, не существует предела тому добру, которое человек способен принять!
Зато в обществе людей он чувствовал себя совсем не так уверенно, как в мире предметов. Нет, никаких обид не было. Лишь профилактор Филипп Чичерин осмеливался досаждать ему врачебными запретами.
— Не моя и не твоя вина, что таким фейерверком все волнения, — говорил он. — Норма никак не восстанавливается, и ты не просись в дальние поездки. Ты и с дельфиньих островов приехал взбудораженный. Я уже поругал Халила с Элей. Зачем им было — о серьезном? Лучше бы что-нибудь веселое рассказывали.
— Сказочки, как ребенку? — рассердился Валентин.
— Не обязательно сказки, но и не мировые теории. Всему свое время.
Однако и Чичерин был непреклонен, только когда речь шла о здоровье. А вообще-то он был покладистым парнем. Если вся компания улетала в горы, он просил взять его с собой. Затевались игры, он был неистощим в выдумках.
О Халиле с Элей и говорить нечего: все свое время они отдавали Валентину и, казалось, были готовы выполнить любой его каприз, а не только разумное желание.
И все-таки Селянину было не по себе. Предупредительность друзей иногда раздражала. Он не хотел, чтобы его опекали. Ему было привычней заботиться о других.
В один из вечеров собрались у Филиппа перед видеопанорамой — ждали, что выступит знаменитый оперный певец. Эля была восторженной поклонницей его таланта. А Халилу не нравился излишний рационализм певца.
— Очень много от ума, — утверждал он. — Совсем мало от эмоций, от души…
— Как ты можешь так несправедливо! — возражала Эля. — Сейчас убедишься — он великий артист!
К сожалению, концерт по какой-то причине отменили. Все испытывали досаду. А на Валентина навалилась тоска. Филипп уселся перед каким-то, напоминающим орган, инструментом и заиграл. Нет, это был не орган. Казалось, звуки большого оркестра раздаются в комнате. Необыкновенность инструмента, прозрачная, как небо в час рассвета, мелодия…
Потом они пели. Сначала — Халил, Эля, Филипп. Песни были очень разные и о разном. О сине-зеленых волнах океана, которые не признают покоя, бьют и бьют в черную грудь скалы, уверенные: камень в конце концов будет подточен, сломлен их упорством. О планетолетчиках, попавших в беду на далеком застывшем Плутоне. Двое из них пожертвовали собой, чтобы третий смог вернуться на Землю…