Прыжок в темноту. Семь лет бегства по военной Европе
Шрифт:
— Мы — евреи, — мрачно возразил дядя Давид, — кто будет беспокоиться о нас?
Его слова висели в воздухе, пока мы сидели в ожидании в темноте, так как Франция была уже затемнена. Наш поезд ждал распоряжений по радио, основывающихся на известиях о продвижении войск, возможности ударов с воздуха, о тысячах других фактов, которые менялись каждую минуту. Мы тронулись. Опять остановились. Где-то вдалеке, во французской глубинке, мы слышали вой сирен. Были ли мы вблизи большого города? Мы слышали самолеты над головой, следом — взрывы, однако не могли оценить расстояние до них. Оставаться ли спокойно
Через полчаса сирены умолкли, взрывы прекратились. Наступила жуткая тишина. Потом раздался пронзительный свисток локомотива и удары буферов. Поезд снова тронулся и пошел, пробираясь сквозь тьму. Некоторые спали. Я задремал и проснулся, когда утром мы подъехали к маленькой станции. С платформы на нас смотрели люди. Они выглядели разгневанно. Один мужчина сделал режущий жест рукой по горлу.
— Что это означает? — спросил кто-то в нашем купе.
— Евреев ненавидят всюду, — ответил другой. — Где есть еврей, обязательно появится кто-нибудь, кто его ненавидит.
— Откуда они знают, что мы евреи? — спросил кто-то еще.
— Возможно, они думают, что мы немцы.
Мы продолжали двигаться в южном направлении, увеличив скорость на залитой солнцем местности. В вагоне было жарко, окна не открывались. Мы подъехали к деревенской станции на юго-западе Франции и снова увидели много людей, стоящих вдоль путей. Похоже, многие из них были фермеры и рабочие. Были ли они на нашей стороне? Нет, они держали плакаты:
«А bas les Boches!» — «Долой немцев!»
«Mort aux Traitres!» — «Смерть предателям!»
— Они думают — мы их враги, — сказал я.
— Наверное, им сказали, что мы немецкие военнопленные, — добавил кто-то из пассажиров.
Мы опять ехали всю следующую ночь и утро. Потом несколько часов стояли возле маленькой товарной станции Арген на юго-востоке Бордо, пока во второй половине дня не пришло указание: всем выйти из поезда.
У меня был рюкзак с вещами, которые бельгийские власти приказали нам взять с собой: смена одежды, одеяло. Стоя в очереди, я обернулся и бросил взгляд на поезд. Снаружи на вагонах белой краской было написано: Пятая колонна.
Меня осенило: так вот почему все так зло смотрели на нас! «Пятой колонной» называли людей, сотрудничающих с врагами своей собственной страны. Мы были объявлены шпионами, предателями. Я чувствовал, как во мне закипает ярость, которая тут же обратилась в страх. Известно, что делают с предателями в военное время. Собираются ли они всех нас убить? Я был не шпионом, а безобидным евреем из Вены, жертвой нацистов, другом и союзником французов и бельгийцев. Кому мог я объяснить, кто я? Не было никого, чтобы это выслушать.
Правду мы узнали значительно позже. На бельгийско-французской границе, где вывели из поезда немцев, велись переговоры об остальных. Начиная с 1933 года Франция приняла уже тысячи беженцев, многие из которых жили теперь в лагерях для интернированных, будучи не в состоянии легализовать свой статус. Бельгия
Словом, французы нашли выход. Нас впустят во Францию, обозначив как «подрывные элементы, угрожающие безопасности страны», а потом, уже там, будут решать, что с нами делать. Пока же мы должны были терпеть глумление толпы.
Мы отошли от поезда к близлежащей товарной станции, полной старых машин. Полдюжины безоружных охранников сопровождали нас. Без оружия — хороший знак. Мы были гражданские интернированные лица, не вызывающие опасений. Куда нас отправят? Как далеко? На всем континенте шла война, и мы всюду были беженцами.
Час спустя нас разместили в разных товарных вагонах, стоящих на запасных путях. В некоторых были койки, в остальных — лишь солома на полу. Дядя Давид, Курт и я делили вагон с другими. В лагерь привезли военную походную кухню и огромный котел на телеге, чтобы готовить нам пищу. В тот момент все казалось почти безмятежным.
На северо-востоке Франции приземлялись парашютисты, и генерал Роммель пересек реку Мёз, вклинившись во французскую Девятую армию. В Нидерландах немецкие пикирующие бомбардировщики атаковали Роттердам, разрушив двадцать тысяч зданий. Нидерландское правительство бежало в Англию. Всякое сопротивление со стороны голландцев было прекращено. В Люксембурге, где я на короткое время нашел себе убежище, немцы конфисковали все еврейское имущество, передавая магазины, фабрики, фермы в арийскую собственность. Затем, через несколько месяцев, было объявлено, что все евреи должны покинуть Люксембург в течение трех недель, в противном случае они будут насильно депортированы в трудовые лагеря. Был установлен день депортации — двенадцатое октября, Йом Киппур, День искупления.
Мы сидели на окраине мира и ждали. Вечером нас накормили говядиной, тушенной с фасолью и картошкой. Утром, потные после теплой мягкой ночи, мы получили хлеб и сыр. После еды нужно было встать в очередь для регистрации. Ждать пришлось долго. У нас проверяли документы и спрашивали о национальности, дате и месте рождения, фамилии родителей, о религии и профессии.
— Были ли вы уже во Франции? — спрашивали нас, чтобы не рыться в документах.
— Болеете ли каким-нибудь инфекционным заболеванием? — почему-то осведомлялись они.
Я рискнул задать вопрос: оставят ли нас здесь или повезут дальше. Но ответа не получил.
Регистрация длилась до вечера. Мы оставались в Аргене несколько дней. Становилось все жарче и грязнее. Мы жаждали принять душ и надеялись двинуться дальше. Моя грыжа время от времени беспокоила меня. Однако, если я не наклонялся или не вставал на колени, боль была терпимой.
На рассвете двадцатого мая мы были подняты громкоговорителями и построены в ряд возле жилья. Вскоре мы вернулись в поезд, на котором прибыли сюда из Антверпена. Слова «Пятая колонна» были счищены с вагонов, белели только следы. Поезд, набирая скорость, продвигался дальше на юг. На следующий день, после обеда, мы достигли пункта назначения: пляжа Сен-Сиприен на юге Франции, где несколько лет назад, во время гражданской войны в Испании, был устроен лагерь для интернированных.