Прыжок в высоту
Шрифт:
– С какими мыслями ты возвращалась из благодатного баварского края?
– Я думала, если в России ничего не выйдет, то где-нибудь в Европе или в Америке всегда найдется пол, который можно помыть за десять долларов в час.
– Десять долларов – еще не самый плохой вариант, я тебе скажу. Но ты, Лиз, явно не из тех, кто соглашается на подобную работу, это сразу видно. Чтобы мыть полы в Париже или фасовать продукты в Нью-Йорке, нужно суметь переступить через себя. Сказать: «Да, сейчас так, но я делаю это для того, чтобы потом было лучше». Ты хоть и не Мальвина, но дом у немцев все же не убирала. Как вашу Putzfrau [32] звали, напомни?
32
Уборщица (нем.).
– Имени не помню.
– Вот о чем я и говорю! А ты что не пошла в немецкую больницу работать? «Вы не сочувствуете детям Германии»? [33]
– Сочувствую, но работать в больнице не хочу.
– Бывало там [34] тебе одиноко?
– Ja, nat"urlich. [35] Хотя у меня сложился круг общения достаточно быстро. Но все близкие друзья жили по-прежнему в России, и мне жуть как их не хватало! Я, когда вернулась окончательно, ценила каждый час, проведенный рядом с ними. Потом это чувство ушло, конечно. Со временем всегда начинаешь воспринимать присутствие человека больше как данность, нежели как подарок. А жаль. Так можно не только про дружбу сказать. Пока с москвичом встречались, я дни на календаре вычеркивала до наших свиданий.
33
Булгаков М.А. «Собачье сердце».
34
Имеется в виду в Германии.
35
Да, конечно (нем.).
– А он что, с цветами на вокзале встречал? – ухмыльнулся Марк.
– Ну, почти. Сыр мне с белой плесенью покупал и все не мог определиться, нужны ли ему эти отношения. Через полгода, доев очередной камамбер, мы с ним расстались.
– Ну и такое бывает, – со вздохом заключил Марк, – людям зачастую сложно понять, что им на самом деле надо. Я вот тоже расставался и даже разводился разок.
– Да ладно? Когда успел? – вытаращилась я.
– Ну вот тогда и успел. В прошлом. Еще в Лондоне. Так что в Питер вернулся, считай, девственником. Сама невинность.
Такая самоирония Марка меня очень позабавила. Он не был, конечно, Аленом Делоном и не пил одеколон [36] вовсе, но успехом у женщин явно пользовался. Так или иначе, к тридцати большинство из нас подходит со своим багажом. Другой вопрос: хотим ли мы про этот багаж знать?
В наших разговорах мы напрочь утратили чувство времени. Люди вокруг уже сменили друг друга аж по нескольку раз. А наша тройка – я, Марк и бабуля, – словно три товарища, оставалась верна себе. Есть такое негласное правило, что с малознакомыми людьми не принято разговаривать о политике и религии, так как ненароком можешь собеседника оскорбить. Но в случае с Марком я решила стать злостным нарушителем:
36
Слова из песни «Ален Делон» музыкальной группы «Наутилус».
– В твоей семье было принято соблюдать шаббат? [37] На ортодокса ты явно не тянешь, но, может, есть что-то особо важное для тебя?
– Иудаизм в нашей семье не культивировался. Отец был человеком науки и находил свое объяснение многим вещам, что свойственно ученым. Мама, помню, что-то рассказывала, в пятницу зажигала, как положено, две свечки, но никогда не требовала от меня строгого соблюдения правил. Хамса [38] мне вообще досталась в подарок от одного араба из Лондона.
37
Иудейский праздник, начинающийся с вечера пятницы и заканчивающийся в субботу вечером.
38
Защитный амулет у мусульман и евреев.
Марк вытащил из-под белой толстовки серебряную цепочку с небольшим амулетом в форме ладони и гордо показал мне.
– А ты, вижу, звезду Давида носишь? Хоть знаешь, что она означает?
– Конечно! Она указывает мне путь, чтобы не потерять
– Тут учи не учи – за свою не сойдешь, Лизавета, больно внешность у тебя неподходящая, – сказал мне Марк. – Да почему для тебя так важно быть еврейкой?
– Как говорила моя прабабушка Сара, если ты хоть немного талантлив, значит в тебе есть чуточка еврейской крови.
Марк рассмеялся.
– Ну да, из песни слов не выкинешь. Права твоя Сара была! Слушай, а не дойти ли нам до Рубинштейна поесть шакшуки? [39] К тому же, как-то подвигаться хочется, размяться, что ли.
– Warum nicht?! [40] – ответила я, ведь расходиться мне совсем не хотелось.
Марк отлучился на несколько минут, а когда вернулся, очень долго копошился, пока надевал свою куртку. Он зачем-то тряс ею и что-то без конца проверял. Потом стал перекладывать телефон и кошелек из кармана в карман. Мне так надоело на все это смотреть, что я отвернулась к окну и о чем-то задумалась. Марк выдернул меня фразой:
39
Национальное еврейское блюдо, которое готовят на завтрак – двойная яичница в пряном томатном соусе.
40
– Почему нет? (нем.)
– Все, я готов. Идем! – радостно сказал он мне, разрешив все свои мнимые проблемы.
Я посмотрела ему в глаза и уже была готова съехидничать, как боковым зрением заметила бумажку в пятьсот рублей, которая лежала у одного из бабушкиных стаканов. В этот момент Марк бережно придержал меня за локоть и сказал:
– Пойдем, Лиз, а то шакшуки нам не достанется.
Мы вышли на улицу, наполненную звуками вечернего Петербурга. Было темно и сыро, еще по-мартовски грязно, но при этом в воздухе чувствовалась особая весенняя свежесть. Глубоко вдыхая не самый чистый городской воздух, я ощущала себя спокойно и умиротворенно. Марк наблюдал за выражением моего лица, которое не могло скрыть удовольствия. Такая простая вещь – поговорить с умным и при этом нескучным человеком – всегда делала меня немного счастливей. У нас явно были общие точки соприкосновения, хоть Марк и не спешил раскрывать свой сундук с секретами. Почему после стольких лет он вернулся в Россию, имея возможность, по сути, жить где угодно, для меня оставалось пока загадкой.
Пройдя через знакомую Австрийскую площадь, мы оказались на Горьковской. Рядом с ней и стоит та самая мечеть, про строительство которой упоминал Марк. Дальше – через Троицкий мост, где всегда дует ветер и открывается живописный вид на Петербург. Марсово поле, потом налево по набережной реки Фонтанки, где даже в темноте туристы пытаются попасть монеткой в Чижика-Пыжика. Рядом с цирком мы повернули на Караванную улицу, а потом, минут через десять, уперлись прямо в Невский проспект. Он гудел и зазывал в свои рестораны, но у нас с Марком был свой кошерный пункт назначения. На углу с тратторией, об открытии которой я как-то писала для одного издания, мы свернули на хорошо известную улицу Рубинштейна. Она воспета прессой как питерская ресторанная мекка и славится своими гастрономическими и алкогольными изысками. Культ улицы Рубинштейна вспыхнул за очень короткий период. Когда-то там ничего не было, кроме двух театров и трех ресторанов. Но в какой-то момент, несмотря на бессовестно растущую аренду, одно за другим стали открываться заведения. За несколько лет эта улица превратилась в негласный символ питерской тусовки, где летом нет свободных мест нигде, кроме ресторанов с белыми скатертями. Туристы, экспаты, менеджеры и безработные – вы можете встретить там всех, включая своего соседа по площадке, которого никогда до этого не видели. Не доходя до Пяти углов, мы с Марком притормозили у памятника Довлатову.
– Люблю, – тыкнув пальцем в бронзового великана, сказал мне Марк. – Он заставляет меня смеяться, когда все остальные уже бессильны. Много раз, сидя один в комнате, я проводил с его книгами целые недели и чувствовал, что внутри меня снова разгорается желание жить. Он уже там, а я еще здесь благодаря ему.
– И как часто у тебя случаются такие приступы затворничества?
– Да по-разному. Я в такие периоды либо читаю, либо сплю. На большее вообще не способен. Даже сексом не занимаюсь, если хочешь знать. Но сейчас я полон энергии и сил, так что буксовать не собираюсь.