Пшеничное зерно. Распятый дьявол
Шрифт:
А сколько любовных историй началось на этом перроне, сколько свадеб, счастливых и неудачных, состоялось благодаря этому полустанку!
— Идешь сегодня к поезду?
— А как же!
— Только чтоб мне не ждать. А то я тебя знаю, пока соберешься да оденешься — весь день пройдет.
Девушки начинали готовиться еще с субботы. Шли на реку стирать свои наряды. Воскресное утро уходило на утюжку и заплетание косичек. К полудню приготовления заканчивались, и табайские кокетки чуть не бегом устремлялись к полустанку. Парням беспокойства было меньше. Большинство из них и без того целыми днями околачивались в рунгейских лавках, в двух шагах
Этот перрон как магнитом притягивал. Если кто не поспевал к поезду, тому всю следующую неделю до самого воскресенья чего-то не хватало. Наконец оно приходило. На этот раз он спешил на станцию загодя, и, когда вдали появлялся паровозный дымок, грусть и тоску как рукой снимало.
Проводив поезд, как правило, шли танцевать в лес Киненье, оттуда вся долина Рифт-Вэлли видна как на ладони. На танцах главной фигурой был гитарист. Местные красотки вились вокруг него, одаривали лукавыми взглядами. Мужчины расплачивались звонкой монетой. Когда кто-либо «покупал танец», музыкант играл и пел только для него, воздавая должное щедрости славного сына досточтимой матери. А «заказчик» либо исполнял танец в одиночку, либо приглашал участвовать в нем ближайших друзей. Остальным разрешалось только смотреть. Эти неписаные правила соблюдались свято.
Бывало, танцы заканчивались потасовками. Это было в порядке вещей, и все к этому привыкли. Парни задирали друг друга обидными и оскорбительными песенками. Дрались группами, холм на холм. Табайцы в этих стычках неизменно одерживали верх, и все девушки доставались им. Девушкам нравились табайские парни, и они сдавались на милость победителей. На перроне же все обстояло иначе. Там никому бы и в голову не пришло затеять драку. И даже парень, поколотивший соперника в прошлое воскресенье и отбивший у него девушку, держался с противником как закадычный друг. Болтали, смеялись, откладывая объяснение до леса Киненье.
«Не было случая, чтобы я пропустил поезд, — вспоминал теперь Гиконьо. — Прошло столько лет, кажется, ничего этого и не было. Любил потолкаться на людях. И все же самым счастливым днем в моей жизни был именно тот, когда я опоздал к поезду…»
Гиконьо тогда плотничал в Табаи. Они с матерью были родом не из этих мест, но прижились прочно.
И никто из табайцев не корил их, что они чужаки. В Табаи Гиконьо попал еще младенцем, привязанным к материнской спине. Мать пришла сюда из окрестностей Элбургона, городка в Рифт-Вэлли. Его отец Варухиу работал исполу на фермах европейцев, был трудолюбив, жил в достатке и потому отбоя не знал от женщин. Жен менял часто — они ему быстро приедались. Чтобы спровадить опостылевшую, Варухиу донимал ее колотушками. Но Вангари была упряма. В конце концов Варухиу просто выгнал ее из дому, обрек с младенцем на бродяжничество. Вангари не пала духом. «Не перевелись еще добрые люди на земле кикуйю, — сказала она себе. — Варухиу надеется, что я умру с голоду. Но в любой хижине, где есть ребенок, мне не откажут в чашке молока». И, кинув гневный взор в сторону дома Варухиу, она села в Элбургоне на поезд и уехала в Табаи.
Когда пришло время, Вангари отдала сына в школу. Но окончить ее Гиконьо не удалось — вскоре матери нечем стало платить за ученье. По счастью, он освоил в школе навыки плотницкого ремесла, и это определило его судьбу.
Работа пришлась ему по душе. Юноша самозабвенно водил рубанком по доске и при этом испытывал трепетный страх и изумление. Его пьянил аромат свежих стружек. Вскоре он научился по запаху
Женщина принесет доску и первым делом спрашивает, что, мол, за дерево. Гиконьо повертит доску в руках, небрежно на нее взглянет и, отбросив в угол, на кучу обрезков, примется за прерванную работу. Женщина стоит в сторонке, любуется, как играют его мускулы. Некоторое время спустя он поднимает доску и упирает ее одним концом в верстак. Зажмурив левый глаз, смотрит прищуренным правым. Затем зажмурит правый и прищурит левый. Потом примется барабанить костяшкой указательного пальца по доске, словно изгоняя из дерева злых духов. Потом возьмет молоток, стукнет им — прислушается, стукнет — прислушается… Потом тщательно, по всем правилам ремесла, обнюхает доску и возвратит ее женщине, а сам — опять за работу.
— Ну, что за дерево? Может, подо? — осмеливается спросить женщина, совершенно ошалев от всех этих постукиваний и обнюхиваний.
— Подо? Гм. Ну-ка дай! — И снова нюхает доску, вертит ее в руках, многозначительно качает головой. Потом пустится в пространные объяснения, доказывая, что это никак не может быть подо. — Это камфорное дерево. Слышала про такое? Растет оно в горах Абердера и на склонах горы Кения. Отличная древесина. Недаром белые прибрали те земли к рукам, — негромко, но вразумительно говорит Гиконьо.
Вся его мастерская — небольшой верстак, прилаженный к стене хижины. На закате дня сюда обычно приходила Вангари и принималась рыться в ворохе стружек, отыскивая щепки на растопку.
— Эта палка тебе нужна? — спрашивала она с улыбкой.
— Оставь, мама. Ты как увидишь доску — так сама не своя, сразу сжечь ее норовишь. А ведь она денег стоит. Никак вам, женщинам, не вдолбишь этого.
— Эка невидаль! — подзадоривала его Вангари. Ей нравилось вот так, в шутку, препираться с сыном.
— Ну ладно, бери. Но помни, это в последний раз.
На следующий день все повторялось сначала. Иногда Вангари брала в руки пилу или рубанок и внимательно их разглядывала, точно это были волшебные предметы. Гиконьо не мог сдержать улыбки.
— Из тебя, мама, вышел бы отличный плотник, ей-богу!
— Что ни говори, а у НИХ головы не пустые. Видишь, как ловко придумали, чем дерево резать. — «ОНИ» — так Вангари всегда называла белых.
— Лучше позаботься об ужине. А нашего ремесла женщине все равно не постичь.
— Тебе нужна эта деревяшка?
— Ох, мама, опять!
Гиконьо лелеял заветную мечту и ни с кем ею не делился — приобрести для матери участок земли. Но нужна была куча денег. Ох, как он хотел разбогатеть! А еще Мумби. Желание стать богачом разгоралось в нем сильнее всякий раз, когда он видел эту девушку или думал о ней. Ее лицо, голос вызывали в нем мучительный трепет. Он хорошо знал, что сердце его вопиет в пустыне. Разве не ясно, что Мумби, первая на всю долину красавица, не снизойдет до нищего плотника, не поднесет ему калабаш со студеной водой, не скажет: «Пей, мой избранник!» Но Гиконьо терпения было не занимать, и работы он не боялся. Он шел к своей цели. Он исподтишка наблюдал за Мумби, когда она гуляла в поле среди цветущего гороха, кудрявых бобов и высокой кукурузы. Сколько раз Гиконьо собирался признаться ей в своем чувстве. Но при встрече отвага покидала его, и, лишь кивнув ей, он проходил мимо.