Психоделическая пишущая машинка

Миронов Дмитрий

Вон узбек идет за маленькой блондинкой. Что-то говорит ей в затылок, не видит, что она в наушниках. Бесится, даже подпрыгивает, теряя тапки…

Вот «Вертеп». У входа на стуле задом наперед сидит жирный юноша. Он зол, потому что, всю ночь не спал, а рабочий день только начался. В это заведение никого не пускают, только для своих. На дверях вечная табличка «извините, закрыто на частное мероприятие». Сюда никогда не заходят по одному, всегда сразу три – четыре человека, вылезают из авто, здороваются с жиробасом. В уличной суете это не видно, да и никто

не знает их кроме тех, кому надо в местном отделении полиции, мерзких обсосов тусующихся в пунктах приема ставок на спорт, да торговцев разной «дрянью» по интернету. А если взять у них в долг? Благополучно все проебать за одну ночь, а потом бегать, кривляясь из-за угла. Всю жизнь прятаться. Романтика. Появится хоть какой-то смысл…

В распахнутых дверях парадной, догорал ночной скандал. Оппоненты охрипли, кого-то выводили в наручниках, под окнами валялась одежда. Из окна первого этажа смотрел седой филин. Или это был дед с круглыми глазами. Человек в наручниках хотел что-то сказать на прощание, но из его рта выпорхнуло облако телесного цвета и повисло в пространстве. Превратилось в сотни маленьких ртов, которые в разнобой говорили, что-то в умоляющей интонации. Человека увезли, облако осыпалось мертвыми губами, через мгновение осталась только лужа, весьма похожая на блевотину. Филин, не мигая, наблюдал за происходящим, движения его головы были порывисты и изящны.

Ноги сами привели в ежедневный кафетерий. Здесь он завтракал исходя из настроения. Кофе, чай, водка…

– Не то, что бы я тебя ненавидел, Элли…

Бабка буфетчица сексуально наливала водку в стакан. Каждый раз, когда он приходил, звала к себе домой «покушать».

– Зачем ты тратишь деньги, Алик. У меня дома столько всего!

Он ненавидел свое уменьшительное имя, всякий раз усилием воли не давал мышцам лица изобразить спазм отвращения.

Мутными силуэтами рябила толпа. Рядом пижоны сосали кофе из крошечных чашек, девочки жевали эклеры и корзиночки.

Здесь дорого, двести грамм водки стоит, как целая бутылка в магазине. Но зато приятно пахнет ванилью, а не канализацией и протухшим пивом. И вместо рож алкашей, вон, например, девочка, что-то строчит в телефон, в чатик, наверное, какой-нибудь. А вдруг, она из тех, которые называют себя писателями. Блокноты, авторучки уже в прошлом. Теперь можно метать буквы прямо с телефона на какой-нибудь сайт. СЛР очень хорошо идет, попаданцы или городское фэнтези. Ее пальцы мелькали, как барабанные палочки.

– Ладно…

Он мысленно хлопнул в ладоши. Теперь надо подышать на стаканчик, который, разумеется, наполовину полный, а не наоборот. Осмотреть его, не касаясь руками. Подумать, предположить, чисто гипотетически, чем закончится этот день, проснется ли он завтра утром.

Содержимое стакана нырнуло в самую душу. Окружающий мир качнулся в сторону, быстро занял положенную вертикаль. Теперь можно ни о чем не думать, отпустить себя, довериться случаю…

Все бы хорошо, но люди наползали со всех сторон. В кафе стало тесно и шумно. Что бы ни слушать

чужой смех, вставил наушники и включил музыку.

И сразу громыхнули: Foster the People – Don’t stop.

– Ого! – сказал он и выскочил из кафе на середину проспекта. За ним ломанулись остальные – маленькая барабанщица, пижоны с эклерами в зубах и прочая публика. Движение остановилось. Люди вылезали из машин…

Танцевали все! Старухи и молодежь, полицейские и узбеки, «планктон» и быдло. Откаблучивая и махая руками, с идеальной синхронностью, словно всю жизнь репетировали.

– Ай сэд! Донт стоп, донт стоп, донт стоп. Токинг ту ми…

На втором куплете жиробас из «Вертепа» выскочил в круг и плюхнулся животом на асфальт. Этот пухляк оказался еще тем би-боем. Лихо крутанул «геликоптер», из «свечи» нырнул в «черепаху». Мгновенно вспотел и, что бы ни сдохнуть от разрыва сердца, укатился назад в толпу.

Плясали Невский и Литейный, крыши и балконы. Люди забыли, что они делали минуту назад. Остался только танец и ритм мелодии.

– Донт стоп, донт стоп, токинг ту ми…

Земля дрожала, будто к городу приближалась Годзилла.

Не плясала только Элли. Она смотрела из окна на свихнувшийся мегаполис, может, искала его в этой икре из людских голов…

Песня кончилась.

Альберт оглянулся. Все сидели на своих местах, лопали торты. Автомобили продолжали свой бег…

Надо ее увидеть, подумал он, срочно, сейчас же! Взять с собой сумасшедшего, купить цветы, пусть он ей отдаст. Или же, нет. Просто пройти мимо, как бы невзначай, поздороваться, а там…

Смуглые руки уборщицы смахнули со стола две белые крошки и каплю водки. Все, что осталось от него в этих розовых стенах. Закончил, выметайся, освобождай место нормальным людям.

Сумасшедший по имени Вадик с утра до вечера сидел на скамейке в сквере. Или клянчил деньги у прохожих. Если не давали, строго спрашивал:

– Где ты был третьего марта?

Шел следом и говорил в невидимую рацию:

– Понял тебя, пятый…

Вадик жил со старушкой матерью на улице Некрасова. Закончил четыре института и свихнулся. Мозг потек от перенапряжения. С мая по сентябрь, он ходил в теплой рубахе в клетку, драных слаксах и сандалиях на босу ногу. Все это когда-то сверкало и лоснилось, как и сам Вадик. Остался только блеск в глазах и обрывочные знания, полученные в учебных заведениях. Которыми он доставал беззащитную публику, пришедшую посидеть на скамейки и качели сквера.

– Сгорание топлива, – говорил он, – происходит в камере сгорания, что является неотъемлемой частью потока рабочей жидкости…

– Ожирение у подопытных обезьян, это потребление излишнего количества легкоусвояемых углеводов…

И так далее. Еще он любил нюхать стены. Закрыв глаза и высунув язык мечтательно, прижавшись ухом к пыльным кирпичам, констатировал:

– Ммм, бобовый суп с фрикадельками…

Стены вкусно пахли. Никто, кроме него этого не замечал.

– Ммм, жареные бананы под сахарной пудрой…