Психология конфликта
Шрифт:
4) «неверно приписанный конфликт» между ошибочно понятыми сторонами и как следствие по поводу ошибочно истолкованных проблем;
5) «латентный конфликт», не осознаваемый сторонами и потому не происходящий;
6) «ложный конфликт», возникающий при отсутствии объективных оснований в силу взаимного непонимания (цит. по: Петровская, 1997, с. 141–142).
С теоретической точки зрения вопрос интересен, однако, по признанию специалистов, в возникновении конфликтов решающую роль играют образы ситуации, формирующиеся у ее участников. Пишет об этом и Петровская: «Именно эти образы, идеальные картины конфликтной ситуации, а не сама реальность являются непосредственной детерминантой конфликтного поведения участников». Эти образы, по ее мнению, включают в себя «представления участников о самих себе (своих мотивах, целях, ценностях, возможностях и т. п.), представление о противостоящих сторонах (их мотивах, целях, ценностях, возможностях и т. п.) и представление о среде, в которой складываются конфликтные отношения» (Петровская, 1977, с. 130). Тем самым проблема истинности/ложности образа-отражения конфликта отходит во взаимодействии участников на второй план, но вновь возникает, когда мы обращаемся к проблемам разрешения конфликтов.
Образ другого. Одной из фундаментальных характеристик образа партнера в конфликте является пристрастность. Если в целом социально-перцептивные образы, как известно, «пристрастны», то в конфликтной ситуации, где взаимодействуют люди с противоречащими друг другу позициями, интересами и т. д., где другой воспринимается как противостоящая сторона, «противник», эта пристрастность имеет основания возрастать. Объектом, вызывающим ее проявление, может стать любая зона образа другого – интерпретация
Как неоднократно в разной форме отмечалось исследователями социально-перцептивных процессов, «поведение, демонстрирующее явные ролевые образцы, не нуждается в особом объяснении, но отходящее от ролевых требований представляется в значительной степени „интригующим“ и потому вызывает особый интерес с точки зрения поисков его причины» (Андреева, 1981, с. 37). В конфликтной ситуации поведение «оппонента» воспринимается другим участником конфликта как противоречащее его позиции, а потому часто как «неправильное», «неестественное», «нелогичное», что с особой силой запускает механизм интерпретации поведения «оппонента».
В описании социально-перцептивных процессов уже утвердилось представление о воспринимаемом человеке как о своего рода сообщении, в котором существуют две стороны – текст (внешняя сторона) и смысл (внутренняя), причем поведение воспринимаемого, его действия и поступки играют роль текста (Андреева, Донцов, Хараш, 1981, с. 81). Хараш видит в социальной деятельности два смысловых полюса, два противолежащих смысловых пласта – «смысл для себя» и «смысл для других». Так или иначе, в поведении партнера по общению всегда присутствует внутренняя сторона, особенно важная для понимания его действий. Она обнажается в так называемом «открытом», или «диалогическом», общении, для которого характерно «взаимное посвящение партнеров в действительные мотивы их деятельности» (Хараш, 1981).
В конфликтной ситуации для выбора эффективной линии поведения (равно как и для адекватного разрешения ситуации в целом) партнеры особенно нуждаются во взаимном понимании внутреннего смысла, «смысла для себя» происходящих событий. Вместе с тем они редко прибегают к открытому общению. Основная преграда на его пути – сознательная и бессознательная защита себя самого. Сознательная защита связана с опасением, что полученная «противником» информация будет использована им в своих интересах. Бессознательная – с актуализацией защитных механизмов. Общая напряженность ситуации, недовольство партнером, не разделяющим его точки зрения, продуцирует у человека ожидание негативной обратной связи, которая, по данным исследователей, способствует актуализации защитных механизмов личности, провоцирует на отвержение, не восприятие даже конструктивной информации (Арутюнян, Петровская, 1981, с. 46–47). Человек интуитивно подозревает, что его негативные оценки вызывают у партнера ответные негативные реакции, поэтому осторожен в проявлении своего отношения (Петровская, 1981, с. 157).
Таким образом, процессы межличностного познания в конфликтной ситуации характеризуются повышенной заинтересованностью в построении адекватного психологического образа партнера, интенсивной работой по интерпретации и прогнозированию его поведения, высокой степенью «пристрастности» к партнеру, «закрытостью» партнера – реальной или подозреваемой. В понимающей социологии А. Шюца различаются три типа понимания:
1) понимание как самоинтерпретация – интерпретация собственного переживания в терминах «своего» контекста значений;
2) понимание субъективных значений другого, или истинное понимание, представляющее собой реализацию интерсубъективности, которое всегда приблизительно, поскольку строгое и точное понимание субъективных значений другого невозможно;
3) типизирующее понимание через конструирование типической модели лежащих в основе поведения мотивов или типических установок личностного типа (цит. по: Ионин, 1979).
В конфликте «работают» все три типа понимания: в нем присутствует самоинтерпретация как внутренний процесс и ее презентация другому, понимание (или интерпретация) другого с привлечением типических интерпретационных моделей личности.
Традиционная точка зрения на социально-перцептивные явления предполагает, что повышение адекватности образа партнера уже обладает ценностью, так как позволяет более точно выстроить свое поведение по отношению к нему. Однако это лишь одна из задач, стоящих перед человеком в конфликтной ситуации, причем имеющая подчиненный характер по отношению к главной цели – разрешению самого конфликта.
Распространена позиция, в соответствии с которой более адекватное и точное межличностное восприятие само по себе приводит к преодолению конфликтов (Межличностное восприятие в группе, 1981, с. 251). С другой стороны, как показывают результаты исследований, знание о другом человеке еще не является гарантией согласия: взаимная информированность членов группы друг о друге может оказаться одинаково высокой как в сплоченной, так и в конфликтной группе (там же, с. 151).
Речь идет о разных типах конфликтов. Там, где причины конфликта кроются в недостаточном взаимопонимании, искажении образа партнера по общению, повышение взаимной информированности может способствовать преодолению конфликтной ситуации. Это не относится к ситуациям, когда большее знание друг о друге все более разъединяет партнеров, обнаруживая различие их позиций и установок.
Таким образом, образ противостоящей стороны, возникающий у человека в конфликтной ситуации, может как способствовать, так и препятствовать успешному разрешению конфликтной ситуации.
Важнейшее значение образов – это выполнение ими регулятивной функции как по отношению к взаимодействию в целом, так и в отношении выбора конкретных действий. Д. Майерс просто определяет эту проблему: «Наши заключения о том, почему люди поступают так, как они поступают, очень важны: они определяют наши реакции и решения относительно других» (Майерс, 1997, с. 101). Он приводит данные о связи между характером интерпретации поведения другого и общей удовлетворенностью в отношениях с ним. К примеру, интерпретация негативных действий супруга как «эгоистичных и типичных для него» была свойственна тем, кто несчастлив в браке; для тех же, кто демонстрировал большую удовлетворенность своим браком, была характерна тенденция объяснять негативное поведение партнера внешними, преходящими обстоятельствами.
Попробуем ответить на вопрос: как «объясняют» друг друга участники конфликта?
В возникновении конфликта всегда виноват другой?
Исследование конфликтов в школе показало наличие существенных расхождений между представлениями учеников и учителей о причинах возникающих между ними разногласий. Так, с точки зрения учеников, основные причины их конфликтов с учителями сводятся к оскорблениям со стороны учителя, его нетактичному поведению; отсутствию объективности в оценке знаний учеников; завышенным требованиям. По мнению учителей, основные причины их конфликтов с учениками связаны с нарушениями дисциплины на уроках, плохим выполнением домашних заданий; нездоровыми отношениями в классе. Нетрудно заметить, что каждый из участников видит причины возникающих конфликтов в противостоящей стороне и возлагает на нее ответственность за их разногласия.
Тенденция педагогов возлагать ответственность за возникающие конфликты на учеников обнаруживает явную связь со стажем работы учителя: она оказалась самой высокой в группе молодых учителей со стажем работы до 5 лет; далее, в группе учителей со стажем от 6 до 10 лет наблюдается ее ослабление; и наконец, среди педагогов со стажем свыше 10 лет эта тенденция вновь возрастает, причем с заметным увеличением количества негативных суждений в адрес учеников. Для молодых учителей возложение ответственности на ученика скорее всего есть форма ухода от признания собственного неумения строить взаимоотношения, решать педагогические задачи и разрешать возникающие проблемные ситуации. Перенос ответственности за конфликты на учеников у учителей со стажем работы более 10 лет связан, возможно, с тенденцией к деформации профессионального самосознания.
Полученный результат – возложение ответственности за конфликт на «другого», равно как и наделение его «плохими» чертами, – типичен для изучения перцептивных явлений в конфликте. Напомним, что в типовой модели этнической ситуации, выявленной Т. ван Дейком, участники – «Мы» и «Они» – наделяются разными характеристиками. «Мы» – «положительные, вежливые, всегда помогающие, терпимые»; «Они», «иностранцы» – «отрицательные, опасные, доставляющие беспокойство и т. д.» (ван Дейк, 1989, с. 184). Исследование межличностного оценивания в условиях конфликта показало, что в ситуации конфликта оценка выступает в форме простого перечисления негативных качеств, приписываемых оцениваемому.Описанные результаты совпадают с нашими данными. В одной серии из собранных нами конфликтных ситуаций мы просили наших респондентов включить характеристики участников конфликта в описание (не давая никаких дополнительных инструкций). В тех случаях, когда описывались ситуации, участниками которых являлись они сами, мы получали характеристики «Я» и «Он/Она».
Анализ этого материала показал следующее. Характеристики участников конфликта содержали их ролевые позиции («мать – дочь», «ученик – учитель», «заведующая детским садом – музыкальный работник») в 100 % описаний, социально-демографические данные – указания на пол участников ситуации, возраст (в 70-100 % описаний), семейное положение (32,5 %), образование (25,0 %). Различий между описаниями «Я» и «Он/Она» по этим параметрам практически не было.
Из психологических составляющих образа «другого» лишь 25,0 % от общего числа имеют позитивный или нейтральный характер («энергичный», «принципиальная», «рациональная», «сдержанная» и т. д.). Все остальные содержат выраженные негативные оценки. Они могут (с известной долей условности) быть разделены на следующие категории: характеристики эмоционального поведения («вспыльчивая», «эмоционально холодная», «нервный» и т. д.) – 31,2 %; указания на эгоистические черты характера и поведения («не признает позиции другого», «из любых ситуаций старается выйти „сухой“, переложить ответственность на другого» и т. д.) – 14,6 %; осуждаемые привычки («любит власть», «любит деньги» и т. д.) – 11,5 %; коммуникативные проблемы («не очень разговорчивая», «несколько отстраненная» и т. д.) – 9,3 %; плохие отношения с окружающими («ее больше боятся, чем уважают» и др.) – 6,2 % и указания на внешние недостатки («внешне непривлекательная») – 3,1 %.
В противоположность «другому» психологические характеристики «Я» имеют откровенно позитивный характер: «общительная», «доброжелательная», «веселая», «умная», «интересная», «широкий круг общения и интересов», «спокойная», «любит свое дело», «организатор» и др. (66,6 %). Если речь идет о своих недостатках, они приводятся в форме «да… но…»: «обидчивая, но отходчивая», «вспыльчивая, но быстро отхожу», «легко теряю интерес к делу, если встречаю сопротивление», «уверена в том, что делаю в данный момент, – в связи с этим не слышу совета других, даже если не права» и т. д.; т. е. указание на свои недостатки каждый раз сопровождается «смягчающими обстоятельствами». Эти характеристики составляют 18,5 % от общего числа. Качества, относительно которых можно утверждать, что они содержат негативную оценку («нерасторопна», «ворчунья»), составляют лишь 7,4 %. Такой же процент высказываний может быть оценен как нейтральные.Тайное ощущение собственной вины мы весьма предусмотрительно прикрываем ненавистью, которая облегчает приписывание вины другому.
Г. Зиммель
Итоги данного исследования однозначно свидетельствуют о противопоставлении участниками конфликта «хорошего» себя «плохому» другому. Полученные результаты совпадают с аналогичными данными других исследований, хотя последние и весьма немногочисленны. Однако мы хотели бы интерпретировать факты известного противопоставления «Я – другой» (так же как и «Мы – Они») как стремление к обоснованию своей позиции за счет обесценивания позиции «плохого» другого. Тем самым это противопоставление выполняет своеобразную защитную функцию.
В одном из наших исследований врачам и медсестрам задавались вопросы, направленные на оценку основных причин разногласий, возникающих между ними. В результате были получены данные (табл. 8.5), свидетельствующие о тенденции приписывать ответственность, по крайней мере, за часть возникающих разногласий особенностям «другой» группы. Так, каждый третий врач (35,3 %) усматривает причину разногласий врачей и медсестер в склонности последних вмешиваться в работу врача, с чем согласны единицы из числа медсестер (1,7 %). Большинство врачей (58,8 %) связывают эти разногласия с недостаточной квалификацией, ошибками в действиях медсестер, такой же позиции придерживается всего лишь 10,2 % медсестер. В то же время указывают на личные недостатки врачей, низкую культуру их поведения 45,8 % опрошенных медсестер и всего лишь 11,8 % врачей.
Полученные результаты подтверждаются ответами и на многие другие вопросы. Например, на вопрос: «Насколько объективно руководители относятся к проблемам, возникающим во взаимодействии между врачами и медсестрами, если между ними возникает конфликт?» 55,9 % медсестер ответили, что «всегда в конце концов виноватой оказывается медсестра», тогда как среди врачей ни один не дал подобного ответа. 11,8 % врачей уверены в том, что «всегда в конце концов виноватым оказывается врач», и ни одна медсестра не разделяет этого мнения. Ответы на другие вопросы того же типа (предполагавшие оценку различий между группами по условиям деятельности, трудностям работы, вниманию руководства и др.) дали аналогичный результат.
В целом эти данные легко объяснимы в рамках известного в социальной психологии феномена «ингруппового фаворитизма», связанного с предпочтением своей группы и соответствующей тенденцией к пристрастной интерпретации фактов.
Что же касается вопросов, непосредственно связанных с конфликтными ситуациями, то ответы на них отражают тенденцию возлагать ответственность за возникающие конфликты на другую сторону: это «они» создают конфликты своими неправильными действиями, ошибками, личными недостатками и т. д.; если же при разрешении конфликтов допускаются несправедливости, то ущемленными оказываемся «мы».
Тот же результат получен нами в рамках выполненного в 1990 году комплексного социологического и социально-психологического исследования социально-производственных условий крупного промышленного предприятия в Средней Азии в связи с осложнением социальной обстановки и возникновением предзабастовочной ситуации в одном из его подразделений. Среди прочего нами было проведено интервьюирование как руководителей данного подразделения (одного из горных карьеров), так и руководства всего промышленного комбината. Его данные показали, что эти две группы руководителей склонны по-разному интерпретировать причины сложившейся ситуации. Руководители самого подразделения считали, что она является результатом непосредственного неблагоприятного воздействия объективных факторов – условий труда, его организации, недостатков в стимулировании труда и др., которые в результате порождают и неудовлетворенность людей работой, и требования с их стороны, провоцирующие увеличение напряженности и конфликтности. В высказываниях и оценках ситуации опрошенными руководящими работниками комбината происходящие события интерпретировались в контексте субъективных факторов – позиции непосредственного руководства филиала – преследовании ими своих индивидуальных личных целей, влияния отдельных лидеров и т. д. Тем самым, по мнению вышестоящего руководства, ответственность за создавшуюся сложную ситуацию в подразделении несет непосредственное руководство, а по мнению последнего, дело в тех аспектах организации труда, на которые оно не может иметь влияния и за которые отвечает общее руководство комбината.
Таким образом, результаты разных исследований подтверждают, что типично образы «другого» пристрастны и отражают тенденцию к возложению ответственности за конфликт на «другого» и наделению его «плохими» чертами, с помощью чего обесценивается его позиция и усиливается своя. Тем самым противопоставление «Я – Другой» (как и «Мы – Они») выполняет защитную функцию.Нормативные регуляторы
Традиционно описания и исследования конфликта акцентируют внимание на двух его аспектах – предметном, связанном с проблемой конфликта и ее решением, и эмоциональном, отражающем чувства и переживания участников конфликтной ситуации. Эти два «измерения» конфликта выделяются в работах как отечественных, так и зарубежных исследователей.
При этом из поля зрения часто выпадает «третья реальность» конфликта – конфликт как социальная ситуация с ее главными атрибутивными свойствами – ценностно-нормативными характеристиками. Это качество конфликта, как правило, не является предметом отдельного внимания, а его проявления «размыты» между «деловым» и «эмоциональным» измерениями конфликта. Если они и рассматриваются, то лишь как позитивный или негативный фактор развертывания двух других реальностей конфликта – «деловой» и «эмоциональной».