Психология
Шрифт:
Осязательные образы. У некоторых лиц осязательный способ воспроизведения развит весьма сильно. Самые живые осязательные образы возникают в нас, когда мы остерегаемся какого-нибудь местного повреждения или когда видим, как оно наносится другому. В таких случаях мы можем вполне отчетливо испытывать соответствующие болевые ощущения, сопровождаемые физиологическими явлениями вроде так называемой гусиной кожи, бледности, красноты и других результатов реального мышечного сокращения в мнимо пораженном месте. «Один образованный человек, — говорит Мейер, — рассказывал мне, как однажды он был испуган тем, что отдавил дверью палец своему маленькому ребенку. В момент испуга отец почувствовал сильнейшую боль в соответствующем своем пальце, и боль эта продолжалась целых три дня».
Воображение слепоглухонемой, вроде Л. Бриджмен, должно состоять исключительно из осязательных и моторных образов. Все слепые принадлежат к осязательному и моторному типам. Когда молодому человеку, у которого Франц снял с глаз катаракту, после операции показали начерченные геометрические фигуры, он не смог составить
Патологические особенности. Изучение афазии за последние годы показало, как неожиданно глубока разница в формах воображения у отдельных индивидов. У одних материалы мысли, если можно так выразиться, состоят преимущественно из зрительных образов, у других — из слуховых или моторных, у большинства же — из равномерной смеси всяких образов. Последние — индифферентные типы, согласно выражению Шарко. Понятно, что одно и то же повреждение мозга может различно воздействовать на лиц, принадлежащих к разным типам воспроизведения. У одного поражение затрагивает весьма важную для него группу нервных путей и парализует ее деятельность, для другого поражение тех же нервных путей несущественно.
Особенно интересен случай, опубликованный Шарко в 1883 г. Пациентом был купец, прекрасно образованный человек, принадлежавший к типу с наивысшей силой зрительного воспроизведения. Из-за какого-то болезненного процесса в мозгу он внезапно потерял зрительную память, вместе с тем его умственные способности несколько ослабели, оставаясь, впрочем, вполне нормальными. Вскоре он заметил, что может продолжать дела, применяя свою память совершенно иным путем, и ясно описал отличие нового состояния от прежнего. Всякий раз, как он возвращался в А., куда ему часто приходилось ездить по торговым делам, ему казалось, что он въезжает в незнакомый город. Он осматривал памятники, дома и улицы с таким же удивлением, с каким он осматривал бы никогда не виданный прежде город. Когда его попросили описать главное общественное место в А., он ответил: «Я знаю, что такое место есть в городе, но не могу представить его себе и ничего не могу сказать о нем». Так же точно он не помнил ни лиц своей жены, ни детей. Даже после того как он пробыл с ними в новом состоянии некоторое время, он все-таки не мог к ним привыкнуть. Он забывал даже собственное лицо, и однажды заговорил со своим отражением в зеркале, приняв его за отражение другого человека.
Пациент жаловался также на потерю цветовой памяти. «Я знаю, что у моей жены черные волосы, но припомнить этот цвет, а также наружность и черты лица жены я не в состоянии». Зрительная амнезия у него распространилась и на все объекты прошлого опыта, начиная с детства: например, отцовский дом, где он провел юные годы, он не узнавал. Кроме потери зрительной памяти, в нем не замечалось никаких ненормальностей. Отыскивая что-нибудь в своей корреспонденции, он, как и все нормальные люди, перебирает полученные письма, пока не находит нужного. Из «Илиады» он помнит лишь несколько первых стихов и должен долго рыться в памяти, чтобы процитировать несколько строк из Гомера, Вергилия или Горация. Складывая числа, он нашептывает их себе. Он вполне ясно понимает, что должен поддерживать память, пользуясь слуховыми образами, которые запоминаются им с трудом. Слова и фразы, припоминаемые им, звучат, как эхо, в его ушах, что составляет для него совершенно новое ощущение.
Если он хочет выучить что-нибудь наизусть, например ряд фраз, то он должен несколько раз подряд громко прочитать их, чтобы запечатлеть в памяти при помощи слуха. Когда он впоследствии повторяет вслух те же фразы, каждое слово предварительно выступает соответствующим впечатлением внутреннего слуха. Прежде подобное ощущение было неизвестно ему.
Если бы у того же лица произошло внезапное расстройство не зрительного, а слухового воспроизведения, это составило бы для него гораздо меньшее несчастье.
Нервные процессы, обусловливающие воображение. Большинство авторов-медиков утверждают, что нервные процессы, лежащие в основе воображения, локализуются не в тех частях мозга, которые обусловливают восприятие соответствующих внешних впечатлений. Но можно дать более простое объяснение этим фактам, предположив, что процессы, обусловливающие и воспроизведение, и восприятие ощущений, совершаются в тех же нервных путях. Воспроизведенные образы всегда возникают при помощи ассоциации; они всегда бывают «внушены» каким-нибудь воспринятым ранее ощущением. Ассоциации же (во всяком случае) обусловлены токами, проходящими от одного центра мозговой коры к другому. Если мы теперь предположим, что проходящие внутри коры токи не могут вызывать в нервных клетках такие сильные разряды, какие там производятся токами, идущими от внешних органов чувств, то не возникнет никакой надобности приписывать различную локализацию физиологическим центрам восприятия и воспроизведения, чтобы объяснить психологическое различие между теми и другими. Сильному нервному разряду соответствует живой характер непосредственного чувственного впечатления, слабому — бледность воспроизведенного, не имеющего объективной реальности образа.
Если мы допустим, что ощущение и воображение обусловлены деятельностью тех же частей мозговой коры, то легко усмотреть очень хорошее телеологическое основание для обособленности процессов восприятия и воображения и для того факта, что процессы, указывающие сознанию на наличность некоторой объективной реальности, при нормальном состоянии мозга возникают только при посредстве токов, идущих от периферии, а не от соседних частей мозговой коры.
Иногда, в виде исключения, под влиянием одного только центрального возбуждения происходит нервный разряд, превышающий своей интенсивностью обычную норму. В очень слабых, едва заметных зрительных и слуховых впечатлениях восприятие и воспроизведение с трудом различимы. Ночью, прислушиваясь к очень слабому бою отдаленных часов, мы мысленно воспроизводим и звук, и ритм боя, так что иногда трудно сказать, был ли последний удар реальным звуком, или он продукт нашего воображения. Когда ребенок кричит в отдаленной части дома, то также часто не знаешь, продолжается ли крик в действительности или звучит только в нашем воображении. Некоторые скрипачи пользуются этим свойством слабых звуков в пьесах, оканчивающихся постепенным замиранием звука (diminuendo). Достигнув pianissimo в последней ноте, они, по-видимому, продолжают вести смычок, как бы продолжая тянуть звук, но на самом деле не касаются струны. Слушатель же дополняет воображением последний звук, подмечая в нем оттенок, более слабый, чем скрипичное pianissimo. Зрительные и слуховые галлюцинации — другой пример подобных явлений, которые будут рассмотрены в следующей главе. В заключение упомяну об одном до сих пор еще не объясненном факте: многие наблюдатели (Мейер, Фере, Скотт и Шмидт, занимающийся под моим руководством студент) заметили, что созерцание воспроизведенных образов сопровождается появлением отрицательных зрительных следов, как будто сама сетчатка утомляется зрительным воспроизведением.
Глава XX
Восприятие
Сравнение восприятия с ощущением. Мы уже говорили на с. 27, что чистое ощущение есть абстракция, для которой в душевной жизни взрослого нет соответствующей реальности. Сравнительно с чистым ощущением всё, что воздействует на наши органы чувств, вызывает в нас нечто большее: оно возбуждает в мозговых полушариях процессы, которые отчасти обусловлены модификациями в строении нашего мозга, произведенными в нем предшествующими впечатлениями; в нашем сознании эти процессы вызывают идеи, которые так или иначе связаны с данным ощущением. Первой такой идеей является представление того предмета, к которому относится данное чувственное свойство. Осознание известных материальных объектов, находящихся перед нашими органами чувств, и есть то, что в настоящее время называется в психологии восприятием. Осознание таких объектов может быть более или менее полным: оно может заключаться в знакомстве с названием объекта и в знании важнейших свойств или во всестороннем понимании самых отдаленных отношений данного объекта к другим явлениям опыта. Провести резкую демаркационную черту между скудным и содержательным осознанием невозможно, потому что его содержание, выходящее за пределы грубых первичных ощущений, обусловлено законами ассоциации, ассоциации же незаметно переходят одна в другую, являясь всеобщим продуктом того же самого ассоциационного механизма. В актах непосредственного осознания ассоциационные процессы играют меньшую роль, в опосредованных — большую.
Таким образом, совместная деятельность физиологических процессов, обусловливающих воспроизведение и непосредственные ощущения, и есть то, что дает содержание нашим восприятиям. Каждый конкретный материальный предмет представляет собой комплекс чувственных свойств, с которыми мы впервые знакомились в различные времена. Иные из этих свойств, именно те, которые или отличаются постоянством, или особенно интересны для нас, или имеют практическое значение, мы принимаем за существенные элементы данного предмета. К таким свойствам относятся внешние очертания предмета, его размеры, масса и т. д. Другие свойства, более изменчивые, мы считаем несущественными, случайными. Первые свойства мы называем реальностью, последние — ее проявлениями. Например, услышав звук, я говорю: «Экипаж!» Но звук не есть экипаж, а только один из самых несущественных признаков его появления. Настоящий экипаж есть нечто вполне видимое и осязаемое, образ чего был вызван в моем сознании звуком. Когда поле моего зрения занято, как, например, в данную минуту образом коричневой плоскости с непараллельными краями и неровными углами, и когда я называю этот образ моим массивным четырехугольным библиотечным столом, то на самом деле этот образ не есть стол. Он даже не есть стол, поскольку последний служит объектом зрения, если на него правильно смотреть. Это искаженный перспективный вид трех сторон предмета, который я мысленно воспринимаю до известной степени цельно и правильно. Задняя часть стола, его прямые углы, его размеры и тяжесть суть черты, которые я осознаю в нем почти так же, как и его название. Название здесь, конечно, случайная, установленная привычкой ассоциация. «Природа, — говорит Рид, — экономна в своих действиях и не станет предназначать особый инстинкт для того, чтобы сообщить нам знания, которые мы можем быстро приобрести с помощью опыта и привычки». Воспроизведенные свойства, связанные с непосредственно ощущаемыми в один комплекс вещи, имеющей название, — вот материалы, из которых слагается мое непосредственное восприятие стола. Дети должны пройти длинную школу воспитания глаза и уха, итобы научиться воспринимать реальные объекты, входящие в состав опыта взрослых. Всякое восприятие есть нечто приобретенное.