ПСС. Том 29. Произведения 1891-1894 гг.
Шрифт:
— А ведь мы опять видно неладно едем, — сказал Вас[илий]
— Известно, неладно. Похоже, смеркаться стало, а деревни нет. Видно, сбились. Ты напрасно влево воротил, вправо надо, —сказал Никита.
— Да он всё влево воротит.
— А воротит, так пущей. Куда–нибудь да вывезет.
В[асилий] А[ндреич] пустил вожжи, и только что он пустил, как лошадь тотчас же стала поворачивать; поворачивая, казалось, она совсем обратно пошла. Ветер стал дуть сзади, казалось теплее. Стало уже совсем смеркаться. И не прошло получаса, как впереди зачернело что–то, постройки или деревня, и вдруг сани стали скользить легче и под ногами лошади было меньше снега.
— Тьфу ты! — вдруг проговорил Никита. — Ведь это опять Гришкино.
Опять они въехали в улицу, опять стало тише, теплее, только с крыши сдувало снег, была видна дорога, слышались голоса, и в окнах светились приветные огни.
— Заворачивай ко двору. Надо спросить толком, — сказал Никита.
В[асилий] А[ндреич] повернул лошадь через сугроб и остановил ее у ворот. Никита подошел к окну, постучал кнутовищем.
— Чего! Кто там? — откликнулся голос.
— Отложи, выдь–ка на час.
Долго говорили там, наконец, вышел мужик в одной белой праздничной рубахе и малый за ним в красной.
— Да вы чьи же будете?
— Вас[илий] Андр[еич] из Микольского.
— А, Андреич. Заходи, замерз, я чай. Петрушка, поди отвори ворота.
— И то, зайти погреться нечто.
— Прямо к самовару, — сказал хозяин.
Вас[илий] Андр[еич] начинал озябать дорогой, да и лошадь уморилась, а темнее уж не будет. Светлее будет, месяц взойдет, да и затихнет, может, погода. И Вас[илий] Андр[еич] пошел в избу, Никита ввел лошадь под навес и сам вошел в избу. Ему хотелось не то что погреться, но и вовсе ночевать. Двор, в к[оторый] они заехали, был один из самых богатых в деревне; избы кирпичные, 6 лошадей, 4 сына женатых, двое ребят. Все жили вместе, не делясь, держали 4 надела. Часть семьи была уже на полатях и почке, а часть, старик и два сына и две снохи сидели за столом. Они знали Вас[илия] Андр[еича], продавывали ему овес и гречу.
— Заходи, заходи.
Вас[илий] Андр[еич] отряхнулся, разделся и не отказался от чая. Пришел и Никита, и ему дали чаю. Рассказал Василий Андр[еич], как они сбились, как плутали; подивились хозяевами догадались, где они сбились, и научили, как надо было ехать.
— Тут до Молчановки малый ребенок доедет, только потрафить на повороте с большака. Куст тут видать. А вы не доехали? — говорил бойкий второй молодой хозяйский сын в красной рубахе.
— Ночуйте, — сказал старик.
— Нельзя, дело; вот бы проводил малый до поворота, тогда уже доедем.
— Проводить можно.
— Ну что, Никита, как думаешь? — спросил Василий А[ндреич].
— Да мне что, ехать так ехать. Коли Семка проводит до поворота, там уже не собьемся, лесом до самого места.
Поколебался в душе Вас[илий] Андр[еич], но страх пропустить выгодную покупку взял верх над страхом перед метелью.
Семка запрег розвальни, ворота отворили, вывели Мухортого, к[оторый] немилосердно ржал на Семкину лошадь, выехал и Семка в шубе и кафтане, стоя на коленах в розвальнях. Старикг хотел посветить фонарем, но фонарь тотчас же задуло. Метель и в деревне даже, казалось, разыгралась сильнее. Но после чая было тепло, бодро, и Вас[илий] Андр[еич] с Никитой опять тронулись по той же дороге. Опять тот же сарай, с которого ссыпало бесконечный снег, те же шумящие, свистящие и гнущиеся лозины, тот же — казалось, еще более злой — пронизывающий ветер и тот же снег сверху и снизу, поднимаемый каждым шагом лошадей. Но Семка ехал развалистой рысцой своего мерина впереди и бодро покрикивал. — Проехали так минут десять. Семка обернулся и что–то
— Тут не собьетесь, держи только прямо, — сказал Семен. — Кабы не снег, лес видно. Да и то вон маячит. Ну, с богом.
Они повернули и поехали. Семка с своими санями тотчас же скрылся. Вас[илий] Ан[дреич] оглянулся на него, и вдруг ему стало жутко.
Но бояться, казалось, нечего было, до леса было полверсты и должен был быть сейчас виден. Но отчего беспокойство нашло на Вас[илия] Андр[еича]? Вместо того, чтобы оставить лошадь итти, как она хочет, он старательно правил ею и все сбивал ее с дороги. Он знал, что дороги не видно, но ему всё казалось — то оглобля, мотавшаяся перед ним, то гуж — дорогой и он сбивал лошадь то вправо, то влево. Никита же между тем, согревшись после чая, съежился так, что борода облегла его шею, повесил голову и совсем задремал. Видит он во сне, как Арина белые пироги высадила, а Петрушка их дегтем хочет мазать, а хозяйка приходит, велит самовар унять. Гудит самовар так, что ужас всех взял, и нельзя его унять. Залить надо… И хочется Никите залить и боязно, как бы не распаялся.
— Микита! — вдруг разбудил его голос Вас[илия] Андр[еича], и голос дрожит, точно озяб. — Микпта, а ведь мы опять сбились! Совсем лошадь становится.
Ник[ита] открыл глаза, всё тот же занавес снега, так же свистит, рвет, лошадь мокрая вся и идет шагом. И ничего не видно,
— Да ты пущей ее!
— Пускал уже, она сама кружит, как бы нам не…
— Эка ты. Заробел чего? Давай вожжи. — Никита взял вожжи, тронул вожжами. Лошадь шла шагом.
— Ну, заснула. — Никита достал кнут. Добрая лошадь рванулась, пошла рысью, но слышно было, как она пыхтела.
Ветер опять стая встречъ.
— А вон они впереди никак виднеются… — сказал Василий Андреич.
— Чего виднеется, ничего не виднеется.
Так проехали минут 5. Вдруг лошадь круто остановилась и, несмотря на кнут, не двигалась вперед.
— Стой! Надо посмотреть.
Никита вышел из саней и зашел к голове лошади и только что хотел ступить шаг вперед ее, как ноги его поскользнулись, и он покатился под крутой овраг и остановился, только врезавшись ногами в нанесенный толстый слой снега на дне.
Микита, а Микита! —кричал В[асилий] А[ндреич], но голос его не слышен б[ыл] Никите. Он прежде всего отыскал кнут, к[оторый] он выронил, а потом, найдя его, полез б[ыло] |прямо, но скатился опять и пошел искать выхода, где бы было не так скользко. Он вылез сажени на три от лошади и с трудом увидал ее. Одно время она ему показалась вправе, и он чуть было не пошел вправо, т. е. прочь от лошади. Спасибо Мухортый заржал, и он услыхал, а потом и увидал его. Добравшись с трудом до лошади, он сел в сани и стал высыпать завившийся ему в сапоги снег.
— Ну, брат, Андреич, должно, заночуем, — сказал он.
— Вона. Чего же ночевать. Авось доедем, не в Пирогово, так хоть назад вернемся. — Василий Андр[еич] начинал сильно робеть, но усиленно храбрился.
— Куда же поедешь? — говорил Никита, высыпая снег из сапога, к[оторым] он похлопывал по грядке саней. — Тут овражище такое, что только слети туда, ни в жизнь не выберешься.
— Постой, я погляжу. — сказал Вас[илий] А[ндреич] и вылез из саней и пошел вдоль по оврагу. Везде было одинаково круто. — Поворачивай за мной, — крикнул он. Они поехали вдоль оврага, но не проехали они 100 шагов, как и тут оказался такой же овраг, загораживающий им путь.