Псы господни
Шрифт:
Боевик с черной косынкой кивнул.
– Тот, кто умер, как мужчина, не умирает. Но мы поможем тебе, пусть даже твоя кожа и светлее, чем наша.
– Я возьму автомат и пулемет. На дорогу. И одну из машин. Все остальное – ваше.
Негр с рукой, перетянутой жгутом, сделанным из головной повязки, кивнул.
– Ты можешь взять все, что тебе нужно, мадах [107] . Когда ты убивал врагов, мы всего лишь спасали свои презренные жизни.
Негр заметил, что один из убитых в камуфляже подает признаки жизни, здоровой правой рукой прицелился в него из пистолета. Пистолет громко выстрелил.
107
Начальник (сомалика).
–
Негр захохотал – так, что Паломник вздрогнул. У них это было – они могли засмеяться в самых, по мнению европейца, неподходящих обстоятельствах.
– Ты, вероятно, долго не был в нашей стране, белый.
– Меня не было несколько месяцев.
– Тогда ты многое пропустил, белый. Это военные.
Паломник не поверил.
– Как военные? А кто тогда генерал-губернатор?
– Генерал-губернатора здесь больше нет, белый.
– Как нет? Здесь что, больше нет итальянцев?
– Почему ж нет, белый. Итальянцы есть, хоть до них и не добраться. У нас теперь есть первый пожизненный президент Сомали, фельдмаршал, кавалер ордена Золотой звезды, кавалер ордена Серебряной звезды Мохаммед Фарах Айдид. А эти люди, которых ты убил, – его армия, так что тебе не стоит тут задерживаться.
Паломник не поверил своим ушам.
– Как же он…
– Были выборы.
– И вы выбрали его?
Негр посмотрел на Паломника, как на ребенка, болтающего глупости.
– Я его не выбирал, белый. И никто из тех, кого я знаю, не выбирал его. Мы вообще никого не выбирали. Фельдмаршал знает об этом и посылает своих людей убивать тех, кто может свидетельствовать против него. Ты храбр, как лев, но в то же время ты глуп, как ребенок. Если кому-то нужно стать пожизненным президентом – он им станет.
К негру подбежал пацаненок, возможно, тот же самый, что протянул ему кружку с водой. Начал торопливо что-то говорить:
– Мой дед еще жив, белый. Он хочет увидеть воина, который спас его людей.
Вождю племени было за девяносто. Высохший, как палка, в белых одеждах, заляпанных кровью, он дыхал тяжело, с хрипами, и было видно, что ему осталось недолго. Его пытали – резали пангой и душили…
– Прости нас, белый…
Паломник покачал головой.
– У вас нет вины передо мной.
– Нет, есть. Наши братья восстали против вас и убивали вас. Во имя Аллаха, прости – если сможешь.
Старейшина деревни помолчал и с болью в голосе добавил:
– Когда были белые – такого не было…
Вместо грузовика Паломнику дали белую «Тойоту-пикап». В кузове была еще турель от крупнокалиберного пулемета, но самого пулемета там не было.
Все пожитки он сложил в кузов, самое нужное оставил в кабине. Мусульмане, которых он спас, похоронили его друга и дали ему высушенного мяса и несколько бурдюков с водой – на дорогу. Все это он взял.
– Опасайся больших дорог, белый… – сказал напоследок негр. – Люди, которых там схватили, пропадают без следа. Опасайся людей в той же форме, как у тех, кого ты убил. Если они узнают о смерти своих – одному Аллаху ведомо, какой смертью умрешь ты.
– Я благодарен за мудрые советы… – сказал Паломник.
– Мы уходим отсюда. Если Аллах пожелает – мой отец выдержит дорогу. Ты можешь присоединиться к нам, мы идем на юг. Как только мы обоснуемся на юге, мы начнем войну против убийц и насильников хабр-гадир.
– У меня есть дела. На севере…
30 апреля 2005 года
Итальянское Сомали, Могадишо
Могадишо готовился к празднику. Дню рождения Генералиссимуса.
Генералиссимусом был, конечно же, Мохаммед Фаррах Айдид. Его Превосходительство,
Одна из основных дорог, разделяющих Могадишо на северный и южный, называется Дорогой Виктора Эммануила Четвертого, хотя ее так не зовут даже итальянцы. Ее зовут Торговая дорога, потому что с одного ее конца – рынок Бакараха, город в городе, крупнейший рынок страны и один из крупнейших в Африке, а с другой стороны – Доло Одо. Тот самый город, через который несколько лет назад в Эфиопию прошел человек с несколькими козами и тонной тканей на старой повозке…
Этот же самый человек, постаревший, сухой, как палка, черный от загара, выглядящий, как доходяга, но на деле с мышцами, похожими на витые стальные канаты, медленно брел по обочине дороги в числе других таких же. Он был таким дочерна загорелым и таким тощим, что он не был похож даже на европейца. Он был похож на поселенца… на сицилийца, прибывшего в эту страну два поколения назад, на бура-вууртрекера, бредущего по пустыне со своей повозкой, на изгнанного, потерявшего своего вождя мормона, бредущего в караване через соляную пустыню. Короче, он был похож на человека, который многое повидал, многое изведал, прошел через десятки житейских штормов и сейчас бредет по африканской земле то ли в поисках работы, то ли в поисках места, где спокойно можно умереть. Такие люди, изгнанные с земель своих предков, никогда не возвращаются назад, они становятся частью Африки, этого жестокого, необузданного и загадочного континента, и умирают здесь, становясь удобрением для красной, как кровь, африканской земли…
Он никуда не спешил, потому что жизнь в Африке вообще неспешна. Внимательно и несуетно он смотрел по сторонам, и его взгляд с равным равнодушием скользил и по торговым рядам, и по машинам, отчаянно сигналящим на дороге, и по старому «Фиату» с крупнокалиберным пулеметом, у которого стоят наводящие ужас хабр-гадир, голые по пояс, в черных противосолнечных очках, с автоматами за спиной, палками и шамбоками в руках. Все здесь ему было чужим – и в то же время все здесь было до боли знакомым, потому что его учили действовать в таких местах, как это. Вот корова – низкая, жилистая, короткорогая, такие характерны для севера Африки и Аравийского полуострова, – склоняется к большому долбленому корыту и хватает из него смесь тростника, высушенных водорослей, рыбной мелочи и требухи и гашиша – именно это является пищей для местных коров, потому что ничего другого нет. Вот незамужняя женщина… типичная африканка, в ярком европейском одеянии, крикливом и обтягивающем, полная и самодовольная, – европейская худоба здесь не в чести, женщины здесь нужны для продолжения рода, а полная женщина сможет родить и вскормить гораздо больше детей, чем худая. За несколько бумажек по десять лир эта женщина будет принадлежать ему, как и почти любая другая на улице: местные женщины совсем не дикарки, они охотно идут на контакт с белыми, потому что у белых есть деньги и с белым… как бы не считается, за это не будет мести. Сейчас она несет домой купленную зелень и лепешки, а ночью может пойти в клуб на подработку: здесь не гнушаются никаким заработком. Вот только эта женщина ему не нужна и неинтересна.