Пташка
Шрифт:
– Пожалуйста, – Гнеда осознавала, что преступает запретную черту, что Фиргалл, наверное, возненавидит её, но какая-то непреодолимая сила толкала девушку попросить, – расскажи, как они встретились, – Гнеда сглотнула, – отец и мать.
Её тихий голос звучал пугающе громко в гулкой тишине.
Янтарные глаза сида вспыхнули и тут же погасли рыжеватыми огоньками. Он медленно кивнул и начал свой рассказ.
12. Сокол и горлица.
В чертоге было полно народу. Под потолок поднимался смрад от множества горящих светочей и жировиков. Шум одновременного говора людей, разделённых теперь на отдельные кучки, слышимый тут и там перестук
41
Гридница, гридня – большое помещение в княжеских хоромах, где собирались дружинники князя, гридни, устраивались пиры и торжества.
Бескрайний стол был загромождён необъятных размеров блюдами с разорёнными кушаньями. Кое-где виднелись кровавые пятна пролитого вина, в которые влипали своими бобровыми рукавами полупьяные вельможи. Всё говорило о том, что праздничная трапеза постепенно переходила в ту беспорядочную попойку, которая являлась неизбежным завершением всякого пира.
Повсюду мелькали излюбленные знатью алый аксамит и меха, тускло и порочно светилось золото, свисая толстыми змеями с могучих шей. Здесь собрались самые удачливые люди княжества, предводители дружин, выходцы из знатнейших семей, вятшие 42 мужи.
42
Вятший – знатный, родовитый.
Музыка звучала громко и весело. Скоморохи пыжились, во всю задувая в рожки и надрывая струны, ломаясь, выплясывали, выгибая податливые восковые тела. Слуги бегали без устали, оседая под тяжестью огромных братин и жбанов.
Каждый гость мог найти занятие по вкусу: кто-то плясал, завертевшись в вихре многослойных одежд, другие предавались чревоугодию, не забывая восхвалять щедрость князя, иные проводили время в беседах или за игрой.
Девушка улыбнулась, издалека заметив утомлённое лицо своего отца. Он сидел на возвышении, утопая в пышном, подбитом соболем пурпурном корзно 43 . Руки, обременённые грузом обручьев и перстней, устало покоились на подлокотниках кресла, изредка поднимаясь, чтобы пройтись по пушистым кольцам бороды или принять кубок у стоящего за плечом стольника. Завидев её, как всегда, окружённую служанками, князь оживился.
43
Корзно – плащ, который носили знатные люди, князья.
– Этайн, дитя моё!
Все притихли, обратив любопытные взоры на прекрасную княжну, небывалой красотой известную далеко за пределами земли сидов. Она удалялась в свои покои, чтобы передохнуть, и ныне снова предстала перед гостями. Длинные золотистые пряди, убранные жемчужным очельем, ниспадали на покатые плечи, переливчатые складки богатого наряда, которые она придерживала тонкими, унизанными кольцами пальцами, неясно обозначали очертания ног. От вечерних холодов девушку спасала накидка, отороченная пушниной.
Взоры собравшихся летели в неё, словно стрелы, но Этайн не замечала их, спокойно проходя через палату в наступившей тишине, нарушаемой лишь звуком её лёгких шагов и шелестом расшитого сверкающими каменьями подола.
– Батюшка, – негромко произнесла она, почтительно поклонившись. Аэд поднялся на ноги и, не скрывая радости
Теперь, когда его звезда вновь воссияла на престоле, князь поспешил дать знак продолжать веселье. Внимание придворных начало потихоньку покидать их, и Аэд скосил на дочь смеющиеся глаза.
– Удалось ли застолье? – В голосе правителя послышалось лукавство.
Этайн с мягкой улыбкой полуобернулась, так, чтобы её лицо оставалось видным подданным. Девушка взмахнула ресницами, стараясь спрятать нечаянный взгляд в глубь хоромины, туда, где сидели заморские гости. Но очи оказались скорее мысли, и от них не ускользнуло, что она и сейчас, как с самого начала пира, находилась под пристальным, немигающим взором, от которого кровь начинала шуметь в висках. Нет, Этайн не привыкать было к восхищённым взглядам, но теперь.… Эти глаза заставляли сердце биться по-другому, скачками.
– Застолье удалось на славу, – голос княжны, нежный и ласковый, как у горлицы, казался смущённым. Безотчётно стараясь найти поддержку, Этайн бросила быстрый, уверенный в том, что он получит взгляд в правый угол стола. Разумеется, там её ждал, преданный и готовый в любое мгновение прийти на помощь, ответный взор медовых очей. Она едва заметно улыбнулась только ему и снова посмотрела на отца. – Наши гости, кажется, тоже довольны.
– Гости-то? – усмехнулся князь. Девушка заметила, как глазные яблоки её отца неспешно повернулись за стенкой желтоватых век. – Что ж, пора бы их уважить.
Он встал, взяв руку дочери в свою, и степенно направился к самой почётной части стола, за которой сидели представители достойнейших родов княжества и дорогой гость, молодой княжич Ингвар, будущий правитель Залесья, со своей дружиной. Все поднялись, покорно дожидаясь, пока Аэд займёт своё место.
Чем ближе Этайн была к пирующим, тем горячее становился воздух вокруг неё. О! Разве видел он в своей жизни хоть раз подобную этой девушке? Ингвар ясно различал мелкое похрустывание парчовых складок, и его странно волновала мысль, что ткань обволакивала её тёплую, молочную кожу, такую же, что белела в крохотном вырезе горловины. Глухие покровы наряда сжимали сердце, которому не хватало места, и бисерные нити мерно поблескивали на вздымающейся груди.
Несколько пушистых прядей осеняли своим золотом её виски. Тонкие розовые губы немного приоткрылись, словно ей стало трудно дышать. К бескровным щекам медленно приливал румянец, а, может, лишь отсвет пламени, отражённый в неизменном багряном аксамите, изменил их цвет. Лучики длинных, незагибающихся ресниц колыхнулись, и вдруг её взор, прямой и нетаящийся, ударил со всего размаха, так, что он покачнулся, словно получил тычок копьём в грудь. Таким голубым может быть только небо в горах! И вот мимолётный взгляд уже выскользнул из его очей, и её усаживают за стол. До юноши донёсся тонкий, почти неуловимый запах ландыша.
Музыка снова ревела, гости налегали на угощения, гуляние продолжалось. Но звуки всеобщего веселья долетали до неё словно через невидимую завесу. Всё, что занимало разум – тёмные, бездонные глаза под собольими бровями. Хотелось повернуть голову и, не заботясь о том, что подумают другие, смотреть на него, только на него.
– Тебе нехорошо? – глухо раздалось откуда-то сверху. Этайн медленно повернула голову к говорившему. Фиргалл взирал на неё как-то странно, чуждо. В его очах сквозила тревога, раздражение и испуг. Она молчала, продолжая смотреть ему в лицо. Девушке хотелось ответить, прервать нарастающее напряжение между ними, но язык не слушался её.