Птенец
Шрифт:
Они плыли, не причаливая, без остановок, потому что и на берегу никого, и ссаживать некого, и в конце, где катер сразу же развернулся и по течению помчался вниз, их сошло двое, Ржагин и еще один, очень делового вида мужчина, в шляпе и с папкой, который, сойдя, крпнно зашагал дальше по каменистой дороге. Иван, понаблюдав, как разворачивается катер, посидел под жестоко изглоданной ковшами скалой и лениво направился вслед за деловым мужчиной, справедливо рассудив, что ГЭС, поскольку они ее не проезжали, должна быть где-то там, впереди. По обочинам временно проложенной дороги валялись, громоздясь, могучие камни, вырванные взрывами.
Ржагина догнал самосвал — пыхнул с подсвистом пневматикой, и хруст под колесами прекратился. Водитель приоткрыл дверцу.
— Эй, длинногач! Далеко топаешь?
— Прямо!
— Надо чего?
— ГЭС посмотреть.
— Да там одна яма пока. Что ты, ямы не видал?
— Все-таки. Мировая стройка.
— Журналист?
— Собственный корреспондент очень влиятельной столичной газеты.
— Приукрасишь? Или правду накатаешь?
— Ни то, ни другое.
— Серединка на половинку? — Водитель расплылся, довольный. — Ну, мудрец. Залазь. Интервью тебе дам. Как мы тут геройски выполняем и перевыполняем.
— Чуть позже. Подскажите, где она, яма?
— Тут, за выступом. Мимо не пройдешь.
И самосвал, постреливая каменистой россыпью, укатил.
Ржагин прошел в огиб выступ скалы, и ему открылась панорама стройки.
Обкусанные скалы левобережья, котлован, краны, несколько подремывающих внизу самосвалов, рабочие в спецодежде и касках. Водитель был прав, подумал Ржагин, присев на пригретый солнцем камень, такое я мог увидеть и не уезжая за пять тысяч километров от Москвы. Лишь цвет особый у развороченной земли, кровавый, в бесчисленных оттенках красного, как на любимых Инкиных иконах строгановской школы — розовые, ярко-малиновые бока, срезы, светло-рыжие грани выбитых камней, слезящаяся ржавость убегающего ввысь скального массива, с которого сняли кожу. И река потускнела — глухо, недовольно урчит, но к этому привыкаешь. Ущелье, место удобное, узкое, здесь-то тебя, братушка, и прихватят за яблочко.
Иван, задумавшись, не обратил внимания, что возле него, поднявшись из котлована, встал самосвал — тот же, водителя он признал, как только обернулся и посмотрел. Легко выпрыгнув из кабины, к Ржагину подошел энергичный седой мужчина в кожаной куртке.
— Вы корреспондент? Из Москвы?
— Так точно, — поднялся навстречу Иван.
— Что ж вы так. Без уведомления. Мы бы встретили.
— Вы заняты делом.
— Верно, конечно. И все-таки... Жолобов, начальник участка.
— Ситцев.
Жолобов по-сибирски крепко пожал Ивану руку.
— Хотите поговорить сейчас?
— По-моему, не стоит отрывать вас от работы.
— Верно, конечно, — скупо улыбнулся Жолобов и пояснил: — В нашем положении очень важно сообщать нужные сведения и в нужном объеме.
— Вы специалист по корреспондентам?
— Угадали.
Ржагин едва не признался, что корреспондент он липовый — так ему вдруг захотелось за откровенность Жолобова заплатить откровенностью.
— А в нашем деле важно понять, что лишние сведения могут повредить делу.
— Тем более когда до финиша еще далеко.
— Вот именно, пахать и пахать. Я вас успокоил?
— Вполне. Рад был познакомиться.
— И я.
Коротким взмахом Жолобов остановил другой самосвал, направлявшийся в глубь котлована, вспрыгнул на подножку и уехал, держась за раму дверцы.
— Эй, писатель, — поманил Ржагина знакомый водитель. — Айда прокачу.
— В Красноярск? С глаз долой?
— Куда душа запросит. Меня к тебе до обеда приставили.
— Ну это, пожалуй, чересчур. Что я вам, поэт? Столичная штучка? Знаменитость?
— Поэт не поэт, а машина дадена. Залазь.
Ржагин, всмотревшись в лукавые глаза водителя, понял, что тот, должно быть, сам приложил старания, чтобы несколько часов посачковать с корреспондентом.
— И куда же мы?
— А хоть куда. Заказывай!
— Как в такси?
— А хотя бы.
— Свой водило, — сказал Иван, залезая. — В кои веки. Меня зовут Филимон. Можно ласково — Филя. Или запросто — Фил.
— Жора. Чего вынюхивать будешь?
— Фу.
— Или отдохнем?
— К простым людям сердце больше лежит.
— Чудной ты. — Жора искоса, оценивая, посмотрел на Ивана. — Айда в деревню смотаем. Как?
— Желаете, Жора, запутать корреспондента?
— Да не. Это пускай начальство в затылке чешет. Там тихо и места — во. Скоро же затопим к лубеней етери.
— Обреченная деревня? И далеко?
— Да тут рядом.
Жора лихо развернулся на пятачке, и они покатили вниз, на дно котлована. Миновали на тихой скорости пекло стройки, взобрались по противоположному откосу снова наверх и, держась ближе к скалам, петляя, буксуя, протряслись по заброшенной дороге, местами опасно заглядывавшей в обрыв, еще километра полтора.
— Вылазь, покимарим, — сказал Жора.
Попрыгав с подножек, постояли, глядя вниз и вдаль. Иван закурил.
— Ну как? Годится?
— Вполне.
Здесь были только река, мшистые скалы, лес и небо. Плеск волн и задумчивый шелест ветра. И невозможно предположить, что всего в полутора километрах отсюда масштабная стройка и через год здесь решительно все изменится.
— Вы обещали деревню, Жора.
— А ты не видишь? Да вон же, на том берегу. Глянь как следует.
Иван, приглядевшись, и впрямь увидел серенький домик близко у воды, а повыше, за деревьями, пестрые промельки крыш, заборов, окошек — деревенские избы словно взбегали по отлогому противоположному берегу вверх, теряясь за сплошняком.
Ржагина, обыкновенно старавшегося не пускать к себе в душу никаких разрушающих чувств, вдруг настигла сейчас и обволокла печаль.
— Пустая уже? Уехали?
— Какой там, — с неудовольствием, осуждая, сказал Жора. — Им в Дивногорске бараки строят, а они упираются рогом. Дотянут, старперы, пока у порога не забулькает.
— Вы, Жора, перекати-поле?
— Чего?
— Ну, не жаль вам их? Все-таки срывают с обжитых мест.
— Ой, брось. Вам, писателям, только бы слюни пускать. Одни старухи плачут. Так они всегда плачут, сметай не сметай, ревут почем зря. Глаза на мокром месте. А молодые довольны даже. Глухомань. А в городе девок навалом, кино и колбасы пожрать можно. Что ты.