Птица не упадет
Шрифт:
— Марион, я не знаю даже, куда иду. Откуда мне знать, вернусь ли я?
— Не понимаю, Марк. Я правда не понимаю. — Она сжала в руке мокрый платок и всхлипнула. — Мы были так счастливы. Я делала все, чтобы ты был счастлив, даже это.
— Дело не в тебе, — торопливо заверил Марк. Ему не хотелось, чтобы она напоминала о том, что всегда называла «это». Как будто передала ему бесценное сокровище, которое следовало вернуть с огромными процентами.
— Разве я не делала тебя счастливым, Марк? Я так старалась.
— Марион,
— Тогда почему ты не хочешь на мне жениться?
Голос ее зазвучал визгливо, и Марк в тревоге посмотрел по сторонам. Он знал, что ее сестра и муж сестры сейчас напрягают слух, пытаясь разобрать, о чем они говорят.
— Я просто вообще не хочу жениться.
Она глухо застонала, потом громко высморкалась в промокший платок. Марк достал из кармана свой платок, и она благодарно взяла его.
— Я вообще не хочу жениться. Пока не хочу, — повторил он.
— Пока не хочешь, — подхватила она. — Но когда-нибудь?
— Когда-нибудь, — согласился он. — Когда пойму, чего хочу от своей жизни и как этого добиться.
— Я буду ждать. — Она пыталась улыбнуться — храбро, сквозь слезы. — Я буду ждать тебя, Марк.
— Нет! — Марка охватила тревога. Ему потребовалось все мужество, чтобы поговорить с ней, а теперь кажется, что он ничего не добился. — Бог знает, надолго ли это затянется, Марион. Ты встретишь десятки других мужчин — ты, такая добрая и любящая.
— Я буду ждать тебя, — твердо повторила она, и ее лицо приняло обычное приятное выражение, уныло поникшие плечи расправились.
— Пожалуйста, Марион. Ты заслуживаешь лучшего, — пытался разубедить ее Марк, с отчаянием чувствуя, что все его усилия напрасны.
Но она в последний раз всхлипнула и проглотила остатки горя, как каменный ком. Потом улыбнулась, смаргивая последние слезы.
— Неважно. Я очень терпеливая. Вот увидишь, — довольная, проговорила она.
— Ты не понимаешь.
Марк в бессильной досаде пожал плечами.
— Я все понимаю, Марк.
Она снова улыбнулась, но это была улыбка матери, обращенная к упрямому ребенку.
— Когда ты созреешь, ты вернешься ко мне. — Она встала и поправила платье. — А теперь пойдем, нас давно ждут.
Буря выбрала место очень старательно. Ей хотелось передать игру вечернего освещения и движение облаков над откосом, но хотелось видеть и ущелье, потому что падающая белая пена станет центром ее картины.
Еще ей хотелось видеть крыши Ледибурга, но так, чтобы ее саму не увидел случайный наблюдатель.
Она установила мольберт на краю небольшого углубления на самой восточной границе Лайон-Копа; и мольберт и она сама располагались с художественным подходом к самым незначительным деталям. Но когда Буря остановилась на краю углубления,
Поза ее потеряла театральность, Буря взялась за работу: часто наклоняла голову к палитре, чтобы оценить качество смеси, в медленном ритуале переходила к холсту, как храмовая служительница, приносящая жертву, и была так поглощена своим занятием, что когда услышала слабый шум мотоцикла Марка, этот звук не проник в кокон сосредоточенности, которым она окружила себя.
Хотя первоначально она пришла сюда именно для того, чтобы подстеречь Марка, он чуть не проехал мимо, прежде чем она осознала его присутствие и остановилась, держа кисть высоко в одной руке, освещенная золотым предзакатным солнцем — картина гораздо более поразительная, чем та, которую она создавала.
В пятистах футах ниже того места, где она стояла, змеей вилась пыльная полоса дороги, делая первый поворот в серпантине, ведущем на откос, и когда Марк оказался на повороте, он, разумеется, увидел маленькую изящную фигуру на склоне.
Над откосом висели облака, но солнце находило в них прорехи, и один из таких лучей упал на Бурю. Буря стояла совершенно неподвижно, глядя вниз, на Марка, никак не показывая, что увидела или узнала его.
Он остановил большую машину на краю дороги и сел боком, сдвинув очки на лоб.
Буря по-прежнему не шевелилась. Они смотрели друг на друга.
Наконец Марк сделал такое движение, будто собирался снова завести мотор, и Бурю охватило отчаяние, которое, впрочем, не отразилось ни на ее лице, ни в движениях тела.
Она напрягла волю, сознательно стараясь мысленно связаться с Марком, и он остановился и снова посмотрел на нее. «Иди сюда», заставляла она, и нетерпеливым, почти вызывающим жестом он снял очки с головы и перчатки с рук — и Буря тут же невозмутимо обратилась к картине, на ее слегка приоткрытых губах играла легкая улыбка. Она не смотрела, как он поднимается по желтой траве высотой по колено.
Она услышала позади его дыхание и почувствовала его запах. У него был особый запах, который она научилась узнавать — как у щенка-сосунка или у кожаной мебели, на которую только что навели глянец. Ей стало жарко от этого запаха и чуть перехватило дыхание.
— Как красиво, — сказал он, и его голос был подобен легкому прикосновению пальцев к ее шее. Она почувствовала, как волоски на шее встают дыбом, поток крови прихлынул к бедрам и к соскам; соски превратились в маленькие твердые камешки. Они заныли, но это была не боль, а что-то гораздо более сильное. Ей захотелось, чтобы он притронулся к ним, и при этой мысли она почувствовала, как задрожали ноги и напряглись мышцы между ног.