Птица не упадет
Шрифт:
— Да, — тяжело кивнул Шон. — Я убил много слонов.
— Значит договорились, отец? — Дирк остановился перед отцом, и впервые проявил беспокойство: небольшая морщина перечеркнула открытый лоб. — Будем работать вместе?
Шон еще несколько секунд молчал, глядя на пресс-папье, а когда поднял голову, показался больным и очень старым.
— То, о чем ты мне рассказал… грандиозность этого замысла — все это застало меня врасплох. — Он говорил осторожно, тщательно подбирая слова.
— Дело большое и требует характера, — согласился Дирк. — Но прежде тебя ничто не пугало, отец.
— Я постарел, Дирк, а когда человек стареет, он утрачивает силу молодости.
— Да ты силен, как бык!
— Мне нужно подумать.
— Долго? — спросил Дирк.
— До… — Шон остановился, что-то прикинул и закончил: — До конца следующей парламентской сессии. Нужно поговорить с людьми, оценить осуществимость плана.
— Это слишком долго, — нахмурился Дирк, и его лицо вдруг перестало казаться прекрасным, выражение глаз изменилось, они стали злобными, как у хорька.
— Мне нужно это время.
— Ну хорошо, — согласился Дирк, улыбнулся сидящему отцу и начал протягивать руку, но Шон словно не увидел этого, и Дирк сунул руку в карман пальто.
— Я позабыл гостей. Мне пора. Марк проводит тебя.
— Ты дашь мне знать? — спросил Дирк.
— Да, — тяжело ответил Шон, по-прежнему не глядя на него. — Я дам тебе знать.
Провожая Дирка Кортни на выход, Марк был словно в лихорадке от ненависти и гнева и боролся с дикими, темными и яростными порывами, налетавшими на него. Он ненавидел Дирка за то, что тот замарал своей грязью, опорочил человека, которого Марк уважал, перед которым преклонялся.
Он ненавидел Дирка из-за деда, из-за Андерсленда, и из-за ужасных, но пока неизвестных деяний этого хлыща, ненавидел за то, что тот надумал сделать с его любимой землей за Воротами Чаки.
У выхода Дирк взял со стола свою шляпу и, надевая ее, внимательно наблюдал за Марком.
— Меня хорошо иметь в друзьях, — негромко сказал он. — Отец доверяет вам и, уверен, рассчитывает на вас. Вы увидите, что я умею быть благодарным и щедрым, и, поскольку вы слышали наш разговор, то понимаете, что для меня будет ценной любая, самая ничтожная информация.
Марк смотрел на него. Его губы оцепенели и стали холодными, он дрожал от усилий сдержаться. И молчал, не доверяя своему голосу.
Дирк Кортни резко повернулся, не дожидаясь ответа, и легко сбежал по ступенькам в ночь.
Марк долго смотрел ему вслед, когда он уже исчез. Послышался шум мотора мощной машины, заскрипел гравий под колесами, лучи фар осветили сад и исчезли.
Ноги Марка несли его, повинуясь яростному гневу, и в кабинет генерала он почти вбежал. Вошел без стука.
Из его горла рвались слова осуждения, обвинения, отвержения; он посмотрел на стол генерала, но стол был пуст.
Он должен предупредить генерала, что прибегнет к любым средствам, чтобы сорвать этот подлый договор, должен выразить свое разочарование, свой ужас оттого, что Шон Кортни спокойно выслушал сына, тем более обещал подумать и почти посулил свою поддержку.
Генерал стоял у окна спиной к комнате, его широкие плечи поникли. Казалось, он стал меньше ростом.
— Генерал, —
Шон Кортни повернулся. Плечи его по-прежнему были опущены, голову он наклонил прислушиваясь, как слепой, и Марк замолчал, его ярость испарилась.
— Марк? — спросил Шон Кортни, словно только что вспомнил о его существовании.
Марк смотрел на него, не веря своим глазам: Шон Кортни плакал.
Блестящие слезы текли из его глаз по морщинистым щекам, каплями повисая на бороде. Ничего более угнетающего и мучительного Марк никогда не видел; ему захотелось отвернуться, но он не мог.
— Налей мне выпить, сынок.
Шон Кортни тяжело прошел к столу. Слеза упала на его белоснежную рубашку, оставив влажное пятно.
Он держал в руке смятый носовой платок с влажными пятнами, его веки покраснели и воспалились, а великолепная синева глаз потускнела от слез.
— Спасибо, Марк, — сказал он, когда тот поставил перед ним бокал. Шон не прикоснулся к спиртному, но смотрел на него, а когда заговорил, голос его звучал низко и хрипло. — Я собственными руками привел его в мир. Врача не было. Я подхватил его вот этими самыми руками, влажного, теплого и скользкого. Я гордился. Я носил его на плечах, учил говорить, ездить верхом, стрелять. Нет слов, которые могли бы выразить, что испытывает мужчина к своему первенцу. — Шон тяжело вздохнул. — Я горевал о нем когда-то, горевал так, словно он умер, это было много лет назад. — Он отпил виски и продолжал — тихо, так тихо, что Марк с трудом разбирал слова: — И вот он возвращается и снова заставляет меня горевать.
— Простите, генерал. Я поверил, что вы хотите договориться с ним. Эта мысль не делает мне чести.
Шон не поднимал глаз, не повышал голос.
— Оставь меня, Марк, пожалуйста. Поговорим об этом как-нибудь в другой раз.
У двери Марк оглянулся, но генерал уже забыл о нем. Глаза его по-прежнему были полны слез, и он как будто смотрел на далекий горизонт. Марк очень тихо закрыл дверь.
Несмотря на обещание Шона Кортни обдумать предложение Дирка, долгие недели минули без упоминаний этого имени. Однако, хотя насыщенная жизнь в Эмойени шла как обычно, по временам Марк, заходя в уставленный книгами кабинет, заставал генерала за столом мрачного, нахохленного, точно большая хищная птица; тогда он неслышно уходил, уважая печаль генерала, зная, что тот по-прежнему горюет. Марк понимал, что пройдет немало времени, прежде чем генерал будет готов к разговору.
В это же время произошли некоторые перемены и в жизни самого Марка. Однажды вечером, далеко заполночь, Шон Кортни, войдя в свою гардеробную, обнаружил, что в спальне горит свет и Руфь читает, опираясь локтем о подушку.
— Не нужно было ждать меня, — строго сказал он. — Я мог бы лечь на диване.
— Предпочитаю, чтобы ты спал здесь.
Она закрыла книгу.
— Что ты читаешь?
Она показала название — новый роман Д.Г. Лоуренса, «Влюбленные женщины». Шон улыбнулся, расстегивая рубашку.