Птица солнца
Шрифт:
Плотно свернутый цилиндрический кожаный свиток. Внешние края попорчены гниением. Остальное в удивительной сохранности. По всей длине свитка буквы, точно колонны маленьких черных насекомых. Я сразу узнал эти буквы: знакомые знаки пунического алфавита бросались в глаза. Надпись была сделана пунической скорописью. Я не знал этого языка и посмотрел на Салли. Это ее специальность, она работала с Гамильтоном в Оксфорде.
– Сал, можешь прочесть? Что это?
– Карфагенский язык, – с полной уверенностью ответила она. – Пунический.
–
В ответ она громко прочла голосом, в котором еще звучали слезы:
– «Сегодня караван в Опет из …», – тут она остановилась, – это место повреждено, но дальше: «Сто двадцать семь пальцев чистого золота, из которых десятая часть…»
– Что здесь происходит? – спросил Лорен. – Что все это значит?
Я повернулся к нему.
– Это значит, что мы нашли архив нашего города, совершенно нетронутый и поддающийся расшифровке. Перед нами вся письменная история города, нашей мертвой цивилизации, записанная самими этими людьми на их собственном языке. Их собственными словами.
Лорен смотрел на меня. Я видел, что значение нашего открытия ему все еще неясно.
– Тут, Ло, ответ на все молитвы археолога. Неопровержимейшее доказательство, подробное и совершенно четкое.
Казалось, он все еще не понимает.
– Одной этой строчкой мы неопровержимо доказали существование целого народа, который говорил и писал на древнем пуническом языке Карфагена, торговал золотом, называл свой город Опетом, народа, который…
– И это лишь одна строчка, – вмешалась Салли – Кувшинов тысячи, в каждом свиток с рукописью. Мы узнаем имена и деяния их царей, их верования, образ жизни…
– Их битвы и труды, узнаем, откуда они пришли и когда, – перехватил я у Салли словесный мяч, но она тут же ловко вернула его:
– И куда ушли и почему!
– Боже! – До Лорена наконец-то дошло. – Тут все, что мы искали, Бен.
– Да, – согласился я.
И тут в час моего триумфа, когда карьера моя была в зените, а впереди меня ждали слава и невероятный успех, доктор Салли Бенейтор умудрилась все это уничтожить.
Мы по-прежнему тесным кружком сидели около свитка, все так же горячо говорили, и эти разговоры грозили неизбежно затянуться до утра, ведь бутылка «Глен Грант» уже опустела, мы славно промочили горло, и слова лились свободно и легко.
Салли переводила надпись на свитке. Это был отчет о торговле в городе, перечисление товаров и их стоимости, но все время попадались интригующие ссылки на людей и местности.
– «Двадцать больших амфор вина из Зенга привез Хаббакук Лал, десятая часть Великому Льву».
– Что такое Великий Лев? – спросил Лорен. Проснулся его охотничий инстинкт.
– Великий – имеется в виду превосходная степень, точнее величайший. Великий Лев, вероятно, титул царя или наместника города, – объяснила Салли. – «С травяных морей юга сто девяносто два больших слоновьих клыка всего в двести двадцать один талант весом, из которых десятая часть Великому Льву, а
– Талант – это сколько? – спросил Лорен.
– Примерно пятьдесят шесть фунтов веса.
– Боже, свыше десяти тысяч фунтов слоновой кости в одной доставке, – присвистнул Лорен. – Они, должно быть, были великими охотниками.
Мы обсуждали в подробностях каждую деталь надписи, и нетерпение Лорена проявилось снова.
– Давайте расправим еще кусочек, – предложил он.
– Это работа для специалиста, – с сожалением покачал я головой. – Кожа пролежала свернутой почти две тысячи лет. Она сухая и хрупкая и рассыплется, если мы что-нибудь сделаем неправильно.
– Да, – согласилась со мной Салли. – Только на этот один свиток мне потребуется несколько недель.
Ее самонадеянность ошеломила меня. Практические познания Салли в области палеографии и древних языков ограничивались тремя годами работы третьей ассистенткой Гамильтона, и я сомневался, чтобы она сумела сохранить и правильно подготовить к обработке кожу свитков. Она читала пуническую надпись с апломбом, с каким десятилетний ребенок читает Шекспира, и считала несомненным, что именно ей доверят контроль над величайшим в истории археологии собранием древних документов.
Она, должно быть, поняла, о чем я думаю, потому что на ее лице отразилась неприкрытая тревога.
– Бен, я буду делать эту работу?
Я постарался подсластить пилюлю. Мне никого не хотелось обижать, тем более любимую девушку.
– Работа очень трудная и большая, Сал. Я думаю, нужно пригласить самого Гамильтона или Леви из Тель-Авива… может быть, Роджерса из Чикаго. – Я увидел, что лицо у нее вытянулось, губы задрожали, глаза затуманились, и торопливо продолжил: – Но ты, несомненно, будешь первым ассистентом.
Пять минут царила мертвая тишина, и за это время отчаяние Салли переросло в яростный гнев. Я видел, что приближается гроза, но был бессилен предотвратить ее.
– Бенджамен Кейзин, – начала она с обманчивой мягкостью в голосе, – я думаю, что вы самый отпетый негодяй из всех, с кем мне выпадало несчастье встретиться. Три долгих года я хранила полную и неизменную верность…
Тут она окончательно утратила власть над собой, и грянула буря. И хоть от ее слов моя душа болела и кровоточила, я все равно восхищался ее сверкающими глазами, пылающими щеками и мастерским выбором язвительных обвинений.
– Ты карлик – у тебя не только тело мелкое, но и душонка. – Она сознательно выбрала прилагательное, и у меня перехватило дыхание. Никто не разговаривал со мной так, она знала, какие страдания причинят мне ее слова. – Я тебя ненавижу. Ненавижу тебя, коротышка.
Я почувствовал, как кровь прихлынула к щекам, и запнулся, стараясь найти ответ, защититься, но не успел – Салли повернулась к Лорену. И ничуть не смягчив тона, закричала:
– Заставь его поручить это мне! Прикажи ему!