Птицедева
Шрифт:
Я поняла, что не вырваться, что придется вступать в ее игру, но все-таки хотелось узнать хоть какие-то правила.
– А когда начнем и какие правила?
– Да прямо сейчас, чего тянуть-то. Ты живешь жизнь, в ней много чего, как в любой жизни, случается – горе и радость, рождение и смерть. Только ты не вспомнишь, кто ты, что зовут тебя Лотта. Другое имя, другая Земля, другие мужчины. Идея игры для меня в том, что ты должна не потерять себя и понять, кто Карен, а кто Михел, чем отличаются. Ты ведь и сейчас до конца не знаешь, кто тебе нужен точно, вот и там интрига сохраняется. Но еще раз повторяю, ты будешь жительницей Первой Земли, простой девушкой, ничего волшебного.
– А как вы за мной следить будете?
– О, за это не волнуйся, видящих или следящих мы обеспечим, не забудут тебя, будешь под присмотром. Ну что, начнем игру? Чего тянуть время, я, Майя – Иллюзия, не упущу своего.
Она махнула рукой, и я выпала из реальности, меня не стало.
Я
Я, Вероника Иванова, сорока лет отроду, читала очередную довольно поучительную книгу перед сном, уже залезла в постель и случайно взглянула в окно, а так как штора была не полностью прикрыта, увидела, что они появились снова. Они появились снова! – и словно удар по голове. Сколько лет их не было? Почти что пять лет я их не видела, и вот опять. Зачем, почему, что изменилось? Подкатило глухое отчаяние – зачем, зачем, зачем и что будет? Сейчас мне не было страшно, как в детстве, я не смотрела с непониманием, как в юности, теперь в голове быстро-быстро, сменяя друг друга, проносились ожидание, непонимание, раздумья. С совершенно ясной головой стала разглядывать силуэты за окном, именно силуэты существ, которые, не отрываясь, смотрели на меня. Если бы кто-то спросил, как смотрели, какие у них глаза, лица, на что они похожи, я бы не сказала – не знаю. Вдруг страшно захотелось плакать, так как четко осознала, что что-то опять изменится, что это, конечно же, неспроста, что просто так ничто не возвращается, тем более они.
Силуэты за окном зашевелились, началось кружение, к стеклу то и дело прижимались и отходили разные особи Глядящих, как я их прежде называла, а я пыталась вспоминать и пробовала трезво осмыслить происходящее. Они не были плотью моей фантазии или больного воображения, уверена, что их видели многие, но почему-то забывали или старались забыть, придумать оправдание своей короткой памяти, выкинули какую-то очень важную жизненную подсказку из головы, чтобы быть как все, как другие, как многие непонимающие.
Никаких звуков за окном, придающих происходящему ощущение реальности, не наблюдалось. Реальность за окном не была шумной, как в то время, когда сексуальный маньяк повадился подглядывать в наше окно, вечером, когда мы с почти мужем ложились в постель. Он гремел подоконником, взгромождаясь на него, перемещался вдоль окна, выискивая место и щель между штор пошире, тарахтел железом, чтобы увидеть чужую жизнь и приобщиться, наверное, к ощущению чужого счастья, секса или скандала. Когда он только появился под окном, я страшно нервничала, боялась: как это так – кто-то подсматривает за тем, как почти муж прижимает меня к себе, устало трется носом по виску, принюхивается к волосам, чуть нервно желает понять мое настроение, узнать, есть ли у меня хоть капля желания уделить ему чуточку тепла, или просто поговорить о случившемся за день. Мы быстро простили парня, пожалели и даже перестали так тщательно бороться со щелями в шторах, больше не выбегали на улицу, смотреть, кто там оставил следы на снегу. Однажды вечером вообще возникла смешная ситуация: мы еще не легли спать, а в дверь требовательно позвонили. Открыла и к великому удивлению увидела двух дружинников (не знала, что они еще существуют), держащих за шиворот мужичка лет тридцати пяти, виновато пытавшегося увернуться. Плюгавый, на вид вполне вменяемый, он даже не производил впечатления больного. Ребята объяснили, что поймали его у нас на подоконнике и привели на опознание. Мы с почти мужем смеялись и уверяли, что на больных не обижаются, знаем мы его и претензий к нему не имеем, пусть они его забирают. Парня увели. Тогда он, этот смотрящий в окно, был совершенно материальным.
Эти были иными в прямом и переносном смысле. Силуэты за окном не пропадали, и я начала вспоминать, когда они появились, начиная с детства.
Все детство я боялась ночи. Наверное, не я одна, многие дети видят тени за окнами, под кроватью, в углах комнат. Дрожат, лежа в кроватках, просят не выключать свет. У меня это было гипертрофировано. Вспоминая, жалела маму. Она терпеливо часами сидела возле моей кровати, напевала или тихо рассказывала мне сказки, шептала, что бояться нечего, что я храбрая девочка, а папа военный и сильный, никто не даст меня в обиду и вообще мне, конечно, это только, кажется. Но, вероятно, маме они тоже были известны, так, как если бы это было по иному, никто бы не панькался со мной так долго, почти до 7 лет. Они, позже я называла их «Глядящие», иногда «Подглядывающие», были очень разные, хочется написать голубые и красные, но нет, они были серые, не злые, но они очень хотели ко мне прикоснуться, возможно, что-то сказать, попробовать узнать, какая я на ощупь. Большинство не могли проникнуть в комнату через стекло и кружились возле окна, прижимаясь безликими лицами к стеклу. Некоторые, как мне казалось, каким-то образом оказывались под кроватью, и мама по моей просьбе каждый вечер мужественно выметала их веником, кричала: «Кыш, бессовестные, дайте девочке заснуть». Но каждый вечер они появлялись вновь. Хотя нет. Они пропадали в детстве несколько раз. Первый – когда меня отправили к бабушке. Она была строгая, педантичная и почти не улыбалась. Когда она смотрела на меня, мне хотелось сесть и быть тише мыши под веником. Она, буравя
Возвращение домой тогда, в детстве, кроме радости, ознаменовалось возвращением Глядящих. Они снова приросли к окну, как будто ожидая от меня каких-то действий, пытаясь подтолкнуть меня к жизни, но совершенно не давая никаких подсказок. И… жизнь побежала быстро – быстро, так быстро, как я бегала, никто не мог догнать в играх. Мы гоняли по горкам, дрались, это был замечательный период жизни, очень яркий и счастливый. Особенно здорово было летом, когда мы выезжали в военный лагерь, и там была речка, лодки, лес, грибы, солдаты на полигонах и полная, почти ничем не ограниченная свобода в движении и познании мира. Мамочки, что мы творили. Мой вид тогда можно описать так – драная, грязная, с незаживающими коленками, чаще сидящая на ветке дерева, чем на скамейке, юркая и упрямая, счастливая. Перед школой, когда мне исполнилось шесть лет, произошло судьбоносное событие. Меня отдали на фигурное катание, и моя жизнь стала не моей жизнью, она стала принадлежать льду. Утром или вечером тренировки, сборы, ОФП(общая физическая подготовка), хореография, акробатика. Ладно, об этом потом, а сейчас будем думать о Смотрящих.
Сегодняшняя ситуация требует от меня усиленной мозговой деятельности. Смогу ли осилить? Лежу, гляжу в окно и думаю, думаю, что же они от меня хотят? Чего ждут, зачем? Вариантов много, кто бы знал, какой правильный. Скорей всего назревает поворот, неужели судьбоносный? Или жизнь заканчивается? Хотя сколько мне лет, только сорок. Или уже сорок и поэтому пришли проверить и потребовать отчет о прожитом? То, что жизнь задалась не сахар, понятно, но что дальше-то, что надо от меня – ее надо осмыслить проанализировать?
Внимательно посмотрела в стекло. За окном движение начало становиться более активным, Глядящие как будто пытались растолкать друг друга у окна, чтобы лучше меня увидеть, и я подумала, что, вероятно, не ошиблась в догадке – им нужно, чтобы я проанализировала свою жизнь. Да, именно этого они хотят. По их реакции вижу – читают, гады, мысли. Времени у меня хватает – думай, Ника, думай, вспоминай свою жизнь. И я начала вспоминать и пытаться понять, почему так все получилось в этой странной жизни, где была не права и что сделала не так.
Чужая жизнь. Вероника
Я знаю, как на мед садятся мухи.
Я знаю смерть, что рыщет, всё губя.
Я знаю книги, истины и слухи.
Я знаю всё, но только не себя.
(Франсуа Вийон)
Интересно, с какого момента надо анализировать?
С прихода на каток? Наверное, но что в нем было судьбоносного, только то, что я стала такой, как стала? А потом…, нет об этом чуть позже. Каток вспоминался с удовольствием. Общение там было особенное – и соревновательное, и дружеское, и поинтереснее, чем в школе. Мы были разными, одни девчонки были музыкальными и гибкими, артистичными, растяжка хорошая, но не могли прыгать, а я? Да, прыжки мне давались всегда легко, пружинкой взлетала, без труда поднимала свой небольшой вес, костлява была всегда и прыгала и два, и три оборота. Наверное, на прыжках я и выезжала, места занимала, хотя сказать, что в чемпионы особо рвалась, не скажу, не последняя и ладно, а потом пошло… На чемпионате страны – второе место. Это ого-го. Почувствовала, что могу, спорт мог стать профессией, о чем подумывала и я, и мама. Девчонки собирались кто в наш физкультурный институт поступать, а кто и в столицу. Вот и я думала, а вышло…
В десятом классе к нам пришел новый мальчик, Алексей. Высокий, умный, до этого в математической школе учился, и очень смазливый, румянец на пол-лица. Все девчонки ахали. И меня немного зацепило, окинула его, скажем, не совсем равнодушным взглядом – красивый, очень даже. Вздохнула – не про меня, и когда влюбляться то? Три – четыре часа тренировок в день, а еще школа, выпускной класс, про себя думать некогда, не то, что про мальчиков. Но подспудно хотелось чего-то девичьего, нежного, удивительного, вот и поглядывала на него исподволь. Да, симпатичный, но не про меня. Алексею все легко давалось – улыбнулся, усмехнулся вовремя, слово нужное сказал – и ситуация решена. Начитанный, слово умное, где надо, вставит. Он собирался поступать в строительный – у него бабушка архитектор, поэтому раздумий, куда поступать, у него не было и вероятности, что не поступит, тоже.