Птицеферма
Шрифт:
— А экстрадиции нет, — хмыкает Дэвин, едва ли не с гордостью за беглеца.
— Нет. И самого Зоуи нет. Ник лично летал на Сьеру, но не нашел даже следов.
Молчание.
— Валентайн, что ли, безгрешный? — после паузы фыркает собеседник. — Не мог попросту облажаться?
Ладно, сейчас не время спорить.
— Не безгрешный, — соглашаюсь. — И не хакер. Наши программеры ничего не нашли. Если ты говоришь, что твой человек лучше, может быть, у него получится что-то выяснить.
— Лучше, лучше, — уверяет Дэвин. — Ладно, детка, понял
— Спасибо.
— Благодарности и поцелуи припаси к моему возвращению с информацией, — весело отмахивается собеседник. — А теперь дай мне допить мой мохито, женщина-обломщица-веселья.
Не успеваю ничего ответить, как связь прерывается.
Несколько минут сижу, задумчиво глядя в погасший экран, и только потом кладу комм на тумбочку, где ему до утра и место.
Если Дэйв и его люди найдут Зоуи, у нас будет шанс потянуть за ниточку и раскрутить этот клубок до заказчика. Шанс довольно призрачный, но это лучше, чем ничего.
ГЛАВА 47
Меня будит сообщение от Ким: «Полковник Маккален ждет тебя у себя в девять. Не опаздывай».
Спросонья перечитываю текст трижды, прежде чем до меня в полной мере доходит его смысл. На часах — семь часов. Добираться до Отделения даже неспешным шагом — максимум полчаса. Ким неизвестно, что я живу в квартире Ника, но она знает, что я обитаю где-то поблизости. Так к чему такая спешка?
Да ещё это «полковник Маккален». Никто из нас не зовет начальника так. «Старик», «шеф», «полковник» или просто «Маккален», но уж точно не так официально, как написала в своем сообщении его секретарь, так же, как и остальные в нашей команде, не склонная к чрезмерному официозу. Значит, дело серьезное. Скорее всего, мозгоправы таки решили, что пришла пора остановить их изыскания на мой счет. Наконец-то.
Собираюсь неторопливо. Вместо завтрака выпиваю огромную кружку крепкого кофе, принимаю душ.
Восстановление в должности — момент важный. Все эти дни я появлялась в Отделении исключительно в спортивной удобной одежде, которую можно быстро снять при посещении медиков. Сегодня подобный внешний вид кажется мне неуместным, и я трачу не меньше получаса, копаясь в коробках со своими вещами в поисках формы.
Парадная находится почти сразу, но это не то, что мне нужно. Момент важный, однако не торжественный. Это не церемония награждения, а возвращение мне моего же статуса. Поэтому парадный наряд остается в коробке.
Ткань серой повседневной формы приятно холодит руки. Привычная, несмотря на прошедшее с момента ее последнего ношения время. Почти родная — весомая часть моей жизни.
Одеваюсь, подхожу к зеркалу и… замираю. То, в чем я ходила в Отделение до этого, и раньше было свободным и бесформенным. Но форма… Она не просто свободна, а невозможно, до ужаса велика — будто одежда с чужого плеча, причем одолженная у кого-то вдвое крупнее меня.
Я знала, что очень похудела за эти два года. Но чтобы настолько…
Кручусь
Всегда худенькая Джилл, заглядываясь на мою спортивную фигуру, часто поговаривала, что, в сравнении со мной, у нее вообще нет задницы. Что ж, теперь у меня ее нет в сравнении с кем угодно. Я превратилась в обтянутый кожей скелет.
От качественных моющих средств волосы постепенно становятся шелковистее и ярче. От полноценного питания и регулярного восьмичасового сна блекнут фиолетовые круги под глазами. Но я все еще остаюсь скелетом, и восстанавливать форму мне придется еще очень долго.
Резкими рваными движениями сдергиваю с себя форму и бросаю под ноги; переступаю. Избавляюсь от нижнего белья и остаюсь перед зеркалом без всего; стою и смотрю на себя.
Скелет, жертва анорексии — вот как я выгляжу.
Впервые смотрю на себя трезво.
Мое подсознание бунтует. В его восприятии я все еще спортивная и пышущая здоровьем привлекательная молодая женщина.
В моей жизни не было много мужчин, но только потому, что я сама этого не хотела. У меня никогда не было недостатка внимания от противоположного пола. Кавалеры отсеивались, скорее, из-за моего несносного характера, а не из-за изъянов внешности.
А теперь я… такая.
Руки, ноги, голова — все цело. И я понимаю, что, пока бьется сердце, изменить можно все, что угодно. Но оказаться в начале пути вновь, спустя столько лет, непривычно и страшно.
Я такая.
Могу стать толстой, могу остаться худой, могу снова посещать спортивный зал семь дней в неделю и добиться потерянной спортивной формы.
Я могу все. Но чтобы начать двигаться в нужном направлении, мне следует признать, что сейчас Я ТАКАЯ.
Это сложно.
До рези в глазах вглядываюсь в свое отражение. Осознать, принять себя.
Ник принял.
Он всегда меня принимал. Любой. Для него я не стала уродом, не превратилась в сумасшедшую, как мне самой порой кажется. Я все еще ищу в себе отголоски прежней Эмбер и теперь уже точно так же прежней Гагары. А для Ника я остаюсь единым целым.
Всегда.
И до меня вдруг доходит, что принять себя и принять его чувства ко мне — одно и то же.
— Что же ты наделала, Янтарная? — шепчу своему отражению.
Смысл — не быть самостоятельной и независящей. Не в том, чтобы избавиться от изъянов. Не в том, чтобы постоянно доказывать себе, что заслуживаю того, кого люблю.
Любить — это и есть смысл.
А я дура. Непроходимая дура.
Оставляю смятую форму валяться у зеркала, а сама надеваю первые попавшиеся вещи — джинсы, кроссовки и удобную толстовку с капюшоном.
Мне не жаль себя.
Мне не стыдно за себя.
Мне кажется, у меня есть силы завоевать целый мир.
Ким сегодня необычно серьезна; сидит, разбирает документы.
— Доброе утро! — здороваюсь весело.
Однако в ответ получаю сдержанное: