Птички в клетках (сборник рассказов)

Притчетт Виктор Соден

— А кто сказал, что жена? — удивился Карво.

— Вот те на… ну да ладно. Она не только прелестна. Она умна. — Голос Чатти стал печальным. — Вкупе с остальным — это уж слишком.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Карво. — Есть масса умных женщин.

— Я не имел в виду ее ум, — сказал Чатти. — Я имел в виду ее деньги. Она очень богата. Я имел в виду ее наряды. У кого из твоих знакомых дам-историков пальцы усыпаны изумрудами, кто из них выписывает платья и шляпки прямо из Парижа, у кого особняки в Лондоне и Париже и кто на зиму едет в поместье дорогого брата в Тулузу? На ней была шляпка словно воздушный именинный торт и очень короткое платье. Но платье надевают, а она из него вылезала, уже высвободила

левое бедро и правое плечо. Оранжерейная лилия в огромных, как окна, очках. Ни жиринки. Бабочка — да что там — стрекоза! — сказал Чатти и закашлялся.

— Ты слишком много говоришь.

— А узнал я ее, когда увидел зубы, — печально сказал Чатти. — И по голосу, словно замороженному в холодильнике. Голос совсем не изменился. И сразу нахлынуло прошлое: Кристина, ее смазливая подружи ка Анна и я вновь сидим у "Липпса".

— Замужем? — спросил Карво.

— Да. Муж — какая-то шишка в министерстве иностранных дел, зовут Ронни.

— Что, — сказал Карво, — от ворот поворот?

— Да нет, — сказал Чатти. — Через неделю, когда они вернутся из Шотландии, я приглашен к ним на обед. Они едут с визитом к Лок-Ломондам.

Оба подбородка Карво вскинулись кверху.

— И я там бывал, — сказал он.

— Ну и как принимали? — съязвил Чатти. — "Боллинже", "Мутон Ротшильд" [2] …

И вновь Чатти на диване в кабинете Карво.

— Помнишь разговор о муже твоей первой любви, — спросил Чатти, — о том, кто заменил тебя в любящем, но разбитом тобой сердце, владельце электромастерской или, там, ателье проката телевизоров…

— Ничьих сердец я не разбивал, — сказал Карво, отрывая глаза от корреспонденции, — но кредиторы наверняка разобьют мое сердце.

2

Марки дорогих французских вин.

— Представь, что ты опять в Париже. Девушка блестяще окончила Кембридж, но не вылезает из Национальной библиотеки. Глаза красны от напряжении, постоянно голодна. Иногда стрельнет у тебя десять или двадцать франков. Ты свидетель дней гусеничества этой мисс Сорбонны, твоей подруги, а она вдруг начинает избегать с тобой встреч на бульваре Сен-Жермен и гуляет по ночам, нарушая тишину шарканьем. С ней долговязый юнец в грязном плаще, который все время на нее натыкается, так как идет как-то боком и, о чем-то рассуждая, нагибается над ее макушкой, словно щиплет травку, хотя щипать там откровенно нечего: волосы жиденькие. Тесня ее то к краю тротуара, то к стенам домов, сплошь утыканным объявлениями, гласящими: "Развешивать объявления запрещено", он говорит, к примеру, о Германтах… А ты с горечью говоришь себе: "Два сапога действительно пара: и зубы у них похожи, и очки одинаковые. Их так и тянет друг к дружке".

На столе зазвонил один из телефонов.

— Карво, — сказал Карво, наваливаясь всем телом на стол. Внезапно голос его стал жалобным: — Нет, дорогая. Да, дорогая. Не стоит, дорогая. В таком случае непременно, дорогая.

Он осторожно опустил трубку и, часто моргая белесыми ресницами, медленно сполз в кресло. На побледневшем лице застыла маска великомученика.

— Это Долли звонила, — сказал он. — Так о чем бишь ты?

— Я говорю, — Чатти повысил голос, — что живут они в шикарном особняке! Куда ни глянь — Пикассо, Ренуар, Сезанн, Сутин. Особняк утопает в зелени и цветах. Самое красивое место на Кресенте! Слуга вносит шампанское, и появляется сам господин советник из министерства иностранных дел.

— Э-т-т-о еще кто?

— Я же тебе говорил. Супруг, Ронни.

— Появляется, — продолжал Чатти, — и начинает щипать травку на твоей голове. Он молод,

но рано облысел, говорит эдак доверительно и кивает при каждом твоем слове, хотя явно любуется собой. Когда в комнату вплывает она, он восклицает: "Правда, хороша?" Она в платье из двух языков пламени. Один язык затянут петлей меж ног — но этого не может быть! — и весь вечер ты ломаешь себе голову, как она все-таки сумела надеть это платье. Входя, она говорит: "Песик!" А он смотрит на нее и говорит: "Киска!" Они только что приехали из Шотландии через Вену и Париж.

— Кто еще был? — жадно спросил Карво.

— Никого, — ответил Чатти. — Если не считать его сестры Роды. Приехала в Лондон на несколько дней за покупками. Приятная женщина, чуть старше брата, вылитая гравюра Джордж Элиот — тяжелые темные волосы, прямой пробор, викторианская брошь, словом, романтический идеал. Из породы тех, кто подолгу беседует с садовником, обожает прогулки в лугах, заседает в местном комитете по образованию. К тому же она страстный ботаник. Случайно заговорили о пионах в вазе, и она их назвала "пеонии". Сдержанна и скромна. О пионах сообщила, что их завезли в Корнуолл монахи ордена св. Михаила. В тринадцатом веке. Вряд ли она тебя заинтересует, Карво, она — сама добродетель.

— Она меня и не интересует, — сказал Карво.

— Пока все очень мило и пристойно, — продолжал Чатти. — Вдруг Ронни говорит: "Ну-ка, Киска, покажи им!" — и в предвкушении облизывает губы и потирает руки. "Ой, Песик, — говорит она, — можно пошалить? Это шляпки, Чатти. Я ограбила весь Париж. Идемте".

И Чатти поведал, как ее маленькая и хрупкая с виду ладошка — кожа да кости — стальным обручем сжала его ладонь, как он едва не отдал богу душу, пока поднимались по длинной витой лестнице, но не столько от подъема, сколько оттого, что ноги по щиколотку вязли в желтом лестничном ковре. Наконец вчетвером они вошли в просторную спальню с тремя огромными окнами, одно из которых, в фонаре, словно парило над газонами Кресента. Чатти стал разглядывать стены комнаты, и ему показалось, что он в джунглях Бирмы. Он бы не удивился, сказал он, если бы увидел лиловые задницы мандрилов на ветвях. Косматые шкуры царей джунглей устилали пол. По ним, словно корабль Клеопатры, плыла огромная золотистая кровать. Сестра Ронни тихо отступила в сторонку. Она, вероятно, уже видела представление и явно не одобряла его. Ронни в предвкушении невероятного чуда, словно должно было свершиться удивительное волшебство, даже кивать перестал и застыл с разинутым ртом. Кристина же подбежала, почти подлетела к одному из гардеробов!..

— Про гардеробы не надо, — сказал Карво.

…рванула дверцы, и на пол, словно огромный ворох лепестков, высыпалось около сотни шляпок. "Я от удивления выплеснул на себя все шампанское", — сказал Чатти. "Она их все будет носить", — говорит Ронни, затем обращается к ней: "Киска, как твоя спинка? Ей нельзя переутомляться". "Песик", — говорит она и недовольно надувает губки. Рода, сестра, все еще стоит в сторонке. К шампанскому даже не притронулась. У нее завидное здоровье, она обожает прогулки на свежем воздухе, но, когда низвергнулся водопад шляпок, лицо ее побагровело и она начала задыхаться, словно превозмогая боль в груди. Дело, очевидно, в лестнице. Плохо с сердцем. Шутка ли, подняться по всем этим ступеням.

Тогда Чатти решил ее отвлечь и спросил, где она живет, и она ответила, что в Бате, а он сказал, что у его тетки под Батом ферма и в выходные дни он часто туда наезжает. "Насколько мне помнится, вы тоже родом из Бата, — обратился он к Кристине, — воистину мир тесен".

— Будь всегда начеку, Карво, когда разговариваешь с женщинами. Учись, пока я жив, — сказал Чатти. — Она заявила, что я путаю ее с Анной. Анна, мол, родом из Бата, она же родилась в Йоркшире.

— Ну и что? — спросил Карво.