Птички в клетках (сборник рассказов)
Шрифт:
— Люди из-за вас жизнью рисковали, сколько часов копали, выбивались из сил, — укоризненно сказал Льюис. — Я порвал на себе…
Тут тиканье стало еще громче. Пол вдруг с надсадным стоном покачнулся, накренился, раздался оглушительный треск.
— Подломилась, — отрешенно произнес снизу Морган. — Ножка аналоя не выдержала.
Балки обрушились. Дыра под Льюисом широко разверзлась, и он едва успел ухватиться в темноте за какую-то доску, покачнулся и повис на руках над бездной.
— Падаю! Помогите! —
Ответа не было.
— Господи! — воззвал Льюис и задрыгал ногами в надежде нащупать упор. — Где вы, Морган? Ловите меня! Падаю.
Хриплый стон вырвался из его груди, руки не выдержали, разжались. И Льюис полетел вниз. Он пролетел ровно два фута.
Пот бежал у него по ногам, на лице размазалась грязь. Мокрый как мышь, он стоял на четвереньках и ловил ртом воздух. Потом перевел наконец дух, но не отважился заговорить в полный голос.
— Морган! — срывающимся шепотом позвал он.
— Одна только ножка подломилась, остальные три держат, — невозмутимо произнес скрипучий, старческий голос.
Льюис, обессиленный, лёг ничком на землю. Стало тихо-тихо.
— Неужто ты никогда не испытывал страха, Льюис? — немного погодя спросил Морган.
У Льюиса не хватило силы ответить.
— Такого страха, что выедает душу, — спокойно продолжал старик Морган, — и остаешься трухлявый и пустой изнутри, как пень, источенный червием, как трухлявый, гнилой апельсин. Дурак ты был, что сюда за мной забрался, — рассуждал Морган. — Я за тобой не полез бы.
— Полез бы. — Льюис нашел в себе силы возразить.
— Да нет, не полез бы, — повторил старый Морган. — Мне страшно. Я старый человек, Льюис, и нет моей мочи это терпеть. Я тут, как начались бомбежки, каждую ночь прячусь.
Льюис прислушался: голос Моргана был сиплым от стыда, в нем узнавалась шершавость земли, тертого-перетертого Адамова праха. Бренный Льюис, из плоти и крови, в первый раз услышал бренного, из плоти и крови, Моргана. Хриплый, грубый, так разительно непохожий на звучный бас, которым он пел, голос Моргана звучал теперь скромно, как бы тушуясь.
— Очухаешься — подпевай, — говорил Морган. — Я пока соло еще стиха два вытяну, но на много меня не хватит. Виски выпито. Так что давай пой, Льюис. Даже если и не услышат, все равно легче будет на сердце. Веди тенором, Льюис.
Наверху, в свете дня, разгладились горестные складки на лицах спасателей, ухмылка тронула рот церковного старосты.
— Ишь заливаются, — кивнул он. — Валлийская хоровая самодеятельность.
Двуспальная кровать
Перевод С.Фридриха
По запруженной машинами мостовой сквозь удушливую копоть лондонских сумерек двое рабочих, перекинув через плечо веревки, тащат диван-кровать.
Путь им преграждает красный свет.
— Далеко еще? — спрашивает передний, не оборачиваясь, так как шею стянуло веревкой.
— Что точно, то точно, — откликается задний.
Зажигается зеленый свет, машины громко чавкают и трогаются. Вместе с ними через перекресток трусят и носильщики. У следующего широкого перекрестка светофор вновь преграждает им путь. Горячий радиатор грузовика начинает поджаривать зад рыжего.
— Ты что, оглох? Далеко, спрашиваю, еще идти? — орет передний.
— Что значит "далеко еще идти"? — говорит задний. — У тебя же записка.
— Какая еще записка? — спрашивает передний.
— Адрес, что она дала, — говорит задний.
— Кто? — спрашивает передний.
— Да записка, которую она дала, — говорит задний.
— Ни хрена у меня нет, — говорит передний.
Задний закатывает глаза и начинает дергаться. Кровать раскачивается, и шея переднего, пытающегося удержать равновесие, наливается кровью.
— Эй, санитары, заприте меня, я свихнулся, — орет задний. Надсадно гудят клаксоны, радиатор грузовика легонько подталкивает заднего, из кабины автобуса что-то кричит водитель: путь снова свободен. Напарники, подхватив кровать, кидаются через перекресток.
Когда они добираются до какого-то переулка, передний сворачивает в него, опускает свой конец кровати и поворачивается к заднему:
— Она ведь с тобой говорила последним.
— Здрасте, ты же договаривался о работе. Мне она только сказала: "Ради бога, осторожно" и "Не повредите колесики".
Передний, грузный здоровяк, явно обескуражен. Он вытирает пот со лба и шарит в карманах пиджака. В сумерках невдалеке садится голубь. Передний вопросительно смотрит на птицу и шарит в кармане жилетки, затем, словно взывая о помощи, поднимает глаза к рядам окон. У него напрочь вылетело из головы, куда нужно доставить кровать. Задний снимает веревку с зудящих плеч и швыряет ее на кровать.
— Как звать-то хоть, помнишь? — спрашивает он.
— Ида или Мэри, что-то вроде этого, — говорит передний.
— Ида или Мэри, — передразнивает его задний. — Ида, а фамилия?
— Я и пытаюсь вспомнить, — говорит передний.
— Чем даром ломать голову, лучше вернись и найди ее, — говорит задний.
— Ее там нет. Она съехала с квартиры, — говорит передний.
Задний садится на кровать и снимает кепку.
— Эта женщина, эта Ида, она что, ждет нас там, куда мы идем? — спрашивает он.