Птицы небесные. 1-2 части
Шрифт:
В это же время мне удалось посетить моих родных, ставших мне вторыми родителями, — матушку Ольгу и дьякона Григория. Они выглядели печальными и потерянными.
— Нету, нету больше с нами духовного отца нашего Виталия! — заплакала женщина, закрываясь концом теплого платка. — Оставил нас дорогой наш батюшка…
— Ну, опять слезы… — пробурчал дьякон. — Да он теперь на Небесах с Богом! И еще больше будет о нас молиться…
— Так-то оно так, но как теперь жить будем?
— Ничего, Бог не оставит! — успокаивал ее как мог отец Григорий. — Иди в хату, Симон, отдыхай с дороги…
В комнату вошла заплаканная Ольга:
— Вот, еще нашла письма старца, последние… Хочешь почитать?
— С удовольствием, матушка… Поминай его как схиархимандри-та
Долго я читал эти удивительные, мудрые письма и делал выписки, из которых сохранилось несколько дорогих мне поучений: «Источник истинного счастья — только благодать Христова, все остальное — химера. Как только прекратишь осуждать, все люди становятся подобны ангелам. Когда отвергнешь зависть и обиды, все вокруг становится раем». И еще: «Если не будешь близок со своим истинным Спасителем и Другом — Христом, то в скорбях оставишь мир, который есть лишь временный попутчик. Если не научишься мудро править своей жизнью с помощью заповедей Евангелия, то она будет править тобой, словно неразумным младенцем. Если не цепляешься за мечтания, душа становится смиренной и в ней начинает жить Христос».
Перед отъездом мы сообща отслужили панихиду по старцу и расстались, утешенные доброй памятью об этом святом человеке. Мне все время вспоминалась одна строка из его письма: «Мой возлюбленный брат, если по-настоящему услышишь хотя бы одну заповедь Евангелия и исполнишь ее на деле, непременно спасешься». Спасибо тебе за все, дорогой незабвенный отец Виталий!
Желание помолиться в безлюдной альпике и немного побыть одному побудило меня подняться в луга на нашу вершину Цыбишха. Запахи желтой азалии кружили голову. Белые и оранжевые крокусы и золотистые шапочки сон-травы устилали цветущие луга. Первый пастушеский балаган, который я увидел, встретил меня тишиной. Вход зарос пахучими зонтиками бузины. Стены оплели белые вьюнки. У порога лежал труп собаки, свернувшейся клубком. Дожидаясь ушедшего хозяина, она предпочла смерть. По углам стояли бидоны, валялась брошенная посуда. Тихо притворив дверь, опечаленный увиденным, я вышел наружу. Та же самая картина ожидала меня в другом и в третьем балагане. В каждом из них у порога кольцом лежал труп верной собаки. Они не покинули своих жилищ, тщетно дожидаясь ушедших навсегда хозяев.
Назад я спускался в сильной задумчивости, и лишь вид цветущих каштанов немного утишил мою печаль о горестях земной жизни. На белопенное каштановое цветение сыпался мелкий теплый дождь. На ветках ореховых деревьев висели крупные сережки. Во дворе в кухне я увидел за столом с угощениями Василия Николаевича и послушника Павла, распивающих чай.
— Отец Симон, я хочу вам подарить на развод несколько ульев. Теперь у вас есть послушник, он согласен за ними присматривать. Какое ваше мнение? — обратился ко мне пчеловод.
— Мнение хорошее! — улыбнулся я.
— Тогда пойдемте на пасеку, и я дам вам ульи! — не стал откладывать дело Василий Николаевич.
В несколько заходов мы перенесли с Павлом в скит шесть ульев. Послушник с интересом взялся изучать книгу о пчеловодстве, подаренную ему пасечником. После знакомства с пчелиными семьями, отделавшись несколькими болезненными укусами, мы наладили наше пчелиное хозяйство. В это же время нам с Павлом удалось побывать на нарзанах на российской стороне, пройдя Санчарский перевал, утыканный немецкими дотами. У нарзанов, отмеченных табличками «от головы», «от сердца», «от легких», «от желудка» и тому подобное, в палатках жил народ. Пограничный пост располагался чуть подальше, примерно в километре, невидимый из этого ущелья. Хотя источники находились поблизости друг от друга, все они имели разный вкус. Удовлетворив свое любопытство, мы повернули обратно. Поход на Санчар показал, что это не наше направление, и я потерял интерес к тем горам.
Наша огородная эпопея заслуживает отдельной истории. Высказав много критических замечаний
— Вот теперь другое дело! Красота…
В конце мая он помог мне поднять груз и продукты на Грибзу, и я остался один в своем долгожданном уединении. Сосновый запах моей любимой церквушки в честь Пресвятой Троицы казался мне слаще любого другого аромата. Множество светлячков превращали каждый вечер в фантастическое зрелище, преображая окрестности в мир нереально красивого видения.
За последнее время, встречаясь с лесничим, милиционером и охотниками, я уклончиво отвечал на их вопросы, где находится моя келья. До поры можно было ссылаться на незнание местности. Я изловчился подниматься в келью по ручью, чтобы не оставлять никаких следов, и охотники сгорали от любопытства, пытаясь разузнать, где же я обитаю. Особенно докучал мне Василий Николаевич:
— Отец Симон, вдруг что с вами случится, а мы не знаем, где вас искать! Или у нас что-то на Псху произойдет, а никто не сможет вам сообщить…
— Хорошо, Василий Николаевич, я спрошу благословения у батюшки. Только нужно подождать…
На этом эти разговоры о моей келье временно прекратились.
В середине лета под вечер, сидя на скамье под пихтой, я услышал голос сойки, а затем голоса людей. Выйдя им навстречу, обнаружил, что ко мне поднимается послушник с приехавшим иеромонахом. Они принесли мне муку и мед, за что я был им очень благодарен, так как это давало мне возможность оставаться в горах до конца лета. К моей радости, иеромонах Ксенофонт привез мне письма от отца и моего батюшки. Отец писал, что в стране наступили трудные времена, глупостям правителей, разрушающих страну, нет конца. Его питание теперь — кусок батона и кружка горячего чая. Если бы не поддержка из Лавры, то ему бы пришлось совсем худо.
«Слава Богу, еще остались добрые люди!» — писал отец. Он понемногу распродает ненужные вещи на барахолке, чтобы купить продукты. А в остальном, уверял меня отец, у него все нормально.
Батюшка в своем письме благословил открыто сказать сельским жителям, где находится моя келья, чтобы прекратить пересуды. Но в то же самое время посоветовал подыскать другое скрытое место в горах и построить там новую келью, которая станет моим окончат тельным уединенным прибежищем. Я задумался: несмотря на все мои усилия, такого места мне еще не попадалось. Значит, оно еще ждет меня, так как я твердо верил в благословения отца Кирилла. Батюшка благословлял меня, если станет тяжело, служить уединенную литургию с приходом зимы, когда ко мне добраться будет невозможно. При этом он советовал мне прекратить ловлю рыбы в реке, когда я служу литургии, чтобы не проливать кровь. Я с благоговением поцеловал письмо своего старца: для меня его благословение было настоящим чудом. Один в безлюдных горах, с Церковью и литургией — это именно то, о чем я не мог даже мечтать!
В отношении речной форели батюшкин совет удивительно совпал с тем, что я начал чувствовать при ловле рыбы. Азарта рыбака во мне не было, к тому же вытаскивать из бедной рыбешки острый крючок доставляло и ей, и мне большие мучения. Увидев в них жизнь, проявляющую себя в трогательной разумности, я уже не смог убивать их ради еды.
Приехавший иеромонах рассказал, что игумен отпустил его в наш Иверский скит и благословил подвизаться в горах. Покоренный целеустремленностью этого парня, я разрешил ему поселиться в скиту и начать устраивать свою молитвенную жизнь вместе с послушником Павлом. Заодно разрешил им прямо отвечать на все расспросы обо мне жителей Псху, говоря, что я живу на Грибзе, не уточняя места, и просил обязательно передать эти сведения Василию Николаевичу, Шишину и Валерию.