Птицы небесные. 1-2 части
Шрифт:
В сентябре, как мы договаривались с послушником, я пришел в скит на уборку нашего урожая. Но никакого огорода я не увидел: не выросло ничего, кроме бурьяна по пояс. Павел растерянно разводил руками:
— Сам не знаю, как это получилось. Наверное, семена не взошли…
Пришлось питаться огородной крапивой, спаржей, щавелем и диким луком. Этих трав уродилось на удивление очень много. Выручали, как всегда, грибы и крупы. Василий Николаевич с лесничим, узнав о нашей огородной неудаче, привезли несколько мешков кукурузы, фасоль, «гуманитарный» горох и муку.
С собой в горы я взял муку для лепешек и просфор, которую засыпал в молочную флягу, а также фасоль и горох. Из них хорошо было
Пришлось отказаться топить печь поленьями из пихты. Они сгорали, словно порох, раскаляя жестяную тонкостенную печь до красноты, а затем температура быстро падала. Пришлось придумать другой метод: вдоль стен печки я укладывал толстые мокрые буковые гнилушки, а в середину закладывал одно-два полена из пихты. Когда дрова разгорались, гнилушки медленно подсыхали, а потом давали небольшой ровный жар, которого вполне хватало на маленькую келью. Дрова я собирал каждый день. Они представляли собой большие ветки буков, сломанные снегом. Их я ставил стоя, прислонив к большому буку возле кельи. Когда снегопады заваливали поляну и прямо у порога снега накапливалось по грудь, дрова можно было относительно легко достать из-под снежного сугроба, потому что под деревьями снега всегда было поменьше.
Много хлопот и неудачных экспериментов понадобилось для выпечки лепешек, а затем и просфор. На железной раскаленной печи они горели с одного бока и оставались сырыми сверху. Если для лепешек удалось подобрать нужную температуру, то с просфорами пришлось поломать голову. Наконец пришла догадка выпекать их в крышках из-под котелков. Я положил просфору на крышку и закрывал ее другой крышкой. Тогда внутри создавался ровный жар, равномерно пропекающий нижнюю и верхнюю стороны. Если раньше они получались обугленными снизу, то в крышках выходили румяными и пропеченными. В дальнейшем удалось изловчиться печь лепешки и просфоры даже на угольях костра.
Все занесенные для зимовки продукты приходилось строго экономить, особенно муку. На день я определил себе одну лепешку размером с крышку маленького котелка — это примерно десять сантиметров диаметром и толщиной полсантиметра. Лепешка стала моим деликатесом. Так как я продолжал держаться правила не пить и не есть до трех часов, а растительное масло позволял себе лишь в субботу и воскресенье, то продукты расходовались медленно. С трудом удалось победить страсть к еде, которая грозила перейти в жадность. Чтобы не съедать весь обед сразу — миску гречневой каши, залитой фасолевой похлебкой, и лепешку, я начал делить свое блюдо на две части. Очень трудно было не приступать сразу ко второй половине порции. Из-за голода борьба шла даже за пять минут. Несколько месяцев изнурительной борьбы за экономию против чревоугодия помогли преодолеть чувство голода. Потом я уже мог спокойно доедать вторую часть обеда, не увеличивая порцию.
До снегопадов понадобилось еще несколько раз спуститься в скит и принести лопату, колуны, кувалду, соль и книги. Этот груз отнимал
Сколько желаний, намерений и пустых замыслов носит в себе человек, не задумываясь о том, что всему этому может прийти конец в один миг! Постоянные хлопоты и заботы отвлекли мое сердце совсем в другое русло от молитвенной памяти. Я позволял себе рассеиваться в молитве, увлекаясь мечтами о постройке новой кельи. Однажды, когда я поднимался к себе с тяжелым рюкзаком, меня внезапно пронзила острая боль в лодыжке. Нога подвернулась на скользком камне так сильно, что от боли я остановился, боясь поставить ступню на землю. «Неужели я сломал ногу? — обдала меня холодом ужасная мысль. — Если нога сломана, я не смогу добраться до кельи и у меня не хватит сил вернуться на Решевей…» Я осторожно опустил ногу на землю: кажется, перелома нет. «Господи, прости меня! — сами собой вырвались у меня эти слова. — Всего лишь на одно мгновение, когда Ты оставляешь меня, моя жизнь прекращается! Прости, что я забываю о Тебе, когда дышу, иду по тропе, сплю или отдыхаю, не ведая того, что Ты неустанно и безпрерывно хранишь меня… Хочу любить Тебя днем и ночью, научи меня и дай мне силы служить Тебе каждое мгновение непрестанной молитвой!»
Мне стало понятно, что каждый шаг должен быть служением Богу, так же как каждый вдох и выдох. И первое главное препятствие к этому служению — мои безпорядочные помыслы, вызывающие рассеянность. А самый близкий и лучший учитель, мудрый, заботливый и милосердный, — это Ты, Боже, не оставляющий меня ни на секунду. Как же легкомысленно трачу я свое драгоценное время одной-единственной жизни, забывая о Тебе, Господи, ибо к Тебе я уйду, когда остановится во мне дыхание. Вновь Ты учишь меня, как заботливый отец, чтобы я хранил Тебя в сердце своем, истинную жизнь мою!
Но чем уловили помыслы мой ум? Планированием безчисленных действий, которые зачастую оказывались пустой мечтой. Реальность жизненных ситуаций всегда являла мне свои незыблемые законы, ибо они исходили из Божественной мудрости, сметающей напрочь мои эгоистические мечты. Ни одна из них не опиралась на Божественный Промысл, являясь пустым созданием моего греховного воображения. Медленно, но неуклонно сердце мое приходило к постижению истинных законов бытия — законов Духа, движимого безкорыстным смирением и самоотверженной кротостью.
За этот период я несколько раз служил на Псху воскресные службы и причастил верующих, на прощание представив им нового священника. За время нашего общения с жителями Псху четверо пожилых сельчан попросили постричь их в монахи. Отец Кирилл в письме прислал благословение на постриг. Бывший инженер, чадо духовника отца Саввы, стал монахом Саввой, странник с уединенного хутора получил имя монаха Лазаря, а две его сестры стали монахинями Марфой и Марией. Для монахов я подыскал облачения из скитских запасов, а одеть монахинь помогла матушка Ольга из Сухуми.
С монахами все получилось просто, имен они себе не выбирали и были рады, что имеют теперь своими покровителями тех святых, в честь которых они были названы. А вот будущие монахини по очереди подходили ко мне, и каждая из них, отозвав меня в сторону, просила назвать ее Марией. Я обещал подумать, но во время пострижения неожиданно назвал одну из старушек Марфой, что ее сильно смутило.
Прошло два дня после пострига. Я уже собирался уходить в скит, навестив больных и причастив их. У дома Василия Николаевича ко мне подошла радостная монахиня Марфа и, сияя лицом, заявила: