Птицы небесные. 3-4 части
Шрифт:
— Мне кажется, батюшка, Каруля не совсем благоприятное место для меня, — с сокрушением сердечным признался я. — Уже в душе нет того духовного подъема, который был у меня в Абхазии.
— Отец Симон, не будь тем, кто умирает до того, как дождется благоприятных условий для спасения и совершенного отречения от мира. Не следует искать прошлых духовных состояний. В настоящем уже есть все для того, чтобы жить цельно и спасительно. В прошлом этого уже нет, а будущее еще за горизонтом. Если человек живет цельно и собранно в настоящем, он уподобится Богу, у Которого все и всегда
— Спасибо вам, батюшка, за духовное утешение! Я так вам благодарен, что вы всегда поддерживаете меня и еще больше рад, что имею возможность хоть изредка видеться с вами. Молю Бога, чтобы Он продлил еще ваши лета на этой земле, — я взял болезненную отекшую руку старца и прижал ее к своим губам. — Помолитесь обо мне, отче!
— А ты помолись обо мне у Гроба Господня! Любиши ли мя, отче Симоне? — с обычной светлой улыбкой, как всегда, спросил старец.
— Очень люблю, отче!
— Стремись к совершенному доверию Богу во всем! В твоей жизни главное — еще впереди!
Иеромонах, услышав, что мы прощаемся, постучав, тоже вошел в комнату. Духовник благословил нас обоих.
— С Богом, отцы, с Богом!
Поскольку у нас еще оставалось время, я поехал в Адлер к заждавшемуся меня отцу, а иеромонах отправился к своим родителям в Харьков. В Адлере удалось пожить неделю: сестры уехали по делам на Псху, а к нам на эти дни перебрался послушник Александр (Санча), чтобы порасспросить побольше об Афоне. Федор Алексеевич, соскучившийся по нашей встрече и наслушавшийся рассказов об афонской жизни, сам начал рассказывать:
— Что с людьми делается? Не понимаю… Стою недавно в очереди в магазине. Впереди старушка, уже вся сморщенная, как грецкий орех. Смотрю, читает книгу: «О чем мы должны говорить?» А дальше написано: «Если вы ищите любовь, то вы должны понимать, о чем говорить с мужчинами…» И дальше всякая чепуха! А то мужики с ума сходить начали. Один такой стоит у нас во дворе и ораторствует: «Скоро жизнь наладится и все будет хорошо!» Слушаю его — дурак, не дурак? Когда она становилась лучше? Только все хуже и хуже. А другие ему поддакивают: «Конечно, все должно быть хорошо. Только бы войны не было!» Не понимают того, что когда войны нет, значит к ней как раз все и готовятся! Это похоже, сын, на то, как если бы кого-то без конца обманывали, а он бы говорил: «Скоро все наладится! Скоро все будет хорошо!» А когда будет хорошо? Когда ограбят до нитки? Видать, для кого в церкви нет Бога, у тех в голове для ума нет места…
— Но где-нибудь на земле есть нормальная жизнь, Федор Алексеевич? — Санча не удержался. — Осталось же еще что-то хорошее?
— Осталось, не спорю. Выхожу как-то во двор воздухом подышать. Вижу, девочка разглядывает обрубок дерева, остальные деревья давно посохли. Она маме и говорит: «Мамочка, какой все-таки мир прекрасный!» Для тех, кто только родился, он прекрасный, потому что другого не знают. А мы-то видели каким
— Папа, а ты здесь причащаешься? — меня больше всего волновал этот вопрос.
— Причащаюсь, сын, а как же! Хожу вместе с послушницами в Адлерский храм. Иногда монахи на квартире причащают и исповедывают. Слава Богу за все! И монахам спасибо! Особенно Саше вот этому, никогда меня не забывает… — Александр углубился в питье чая и сделал вид, что не слышит.
— Саша, какие новости в монастыре? — спросил я.
— Ездил я, батюшка, в монастырь, хотел остаться, но передумал. Поставили там меня на огородное послушание. Все бы ничего, да прислали на помощь монахам студенток из какого-то мединститута. Какое там послушание? Бросил все и снова в Адлер уехал. Хочу тоже на Афон податься…
— Давай, Саша, оформляй документы и милости просим к нам на Карулю! В тесноте, да не в обиде. С деньгами поможем!
Не желая того, в этот приезд я очень обидел своего старика. Заметив, что он тщательно перепрятывает в шкафу свою старую одежду, я сказал отцу:
— Пап, зачем ты прячешь эти старые вещи, кому они нужны?
Тогда аскетизм составлял для меня основу всей жизни.
— Как зачем, сын? Разные люди приходят, то монахи незнакомые, то какие-то агенты по свету, по воде — того и гляди, чего-нибудь и не досмотришься, — ответил он, старательно запирая дверцы шкафа на ключ.
— Папа, это уже не смешно! Когда тебя не будет, все это старье выкинут на свалку!
Мне хотелось научить отца не привязываться к вещам, но вместо этого он сел на стул и горько зарыдал, закрыв лицо руками.
— Папа, прости меня, сказал не подумав! — просил я прощения, плача вместе с отцом.
Он долго не мог успокоиться, но, в конце концов, мы примирились. На прощанье я попросил отца беречь себя и пообещал, что буду на связи, еще раз попросив прощения. Каждый раз расставание со старичком было очень болезненным:
— Папа, на Афоне, рядом с нами есть телефон-автомат. Буду стараться звонить тебе время от времени. Когда понадобится что-нибудь, я всегда приеду. Послушницы тоже тебе помогут. Если что, врачи рядом, через дорогу! И прости меня за все…
— Ох, сын, в больницу ни за что не пойду! Навидался я врачей… Бог лечит, а врач калечит, так-то! Уж лучше потерплю, чем с ними связываться… А тебя Бог простит!
В Москве мы вместе с отцом Агафодором проведали наших подвижниц из Абхазии, принятых на Московское подворье игуменьей Фотинией. Радостные сестры, постриженные в инокини, окружили нас:
— Идемте с нами, батюшки. Матушка игуменья благословила накормить вас!
За трапезой мы услышали все новости подворья. У инокини Никифоры начались скорби: монахиня, которую она избрала себе старицей, подружилась с новопоступившей молоденькой послушницей. Из-за этих переживаний жизнь у инокини на подворье пошла вкривь и вкось.
— Сестра Никифора, прошу тебя, ходи на исповедь к отцу Кириллу! Ведь это же искушение. Старец рядом, а ты себе дружбу ищешь среди сестер!
— Ах, батюшка, привязалась я к ней, вот и мучаюсь… Буду стараться!