Птицы поют на рассвете
Шрифт:
— Падаль! — сказал Якубовский и сплюнул в сердцах. Он вспомнил хмурого крестьянина, это он сказал в хате: падаль.
Ивашкевич увидел, что Петрушко отвел глаза в сторону и дрожал.
— Что это ты? — положил Ивашкевич руку ему на плечо. — Мы, дружище, по совести… по закону. Гитлеровцы — враги, ясное дело, а эти — враги вдвое. Никакой к ним милости. Милость к таким — предательство. А мы с тобой солдаты. Ну, пошли, — сказал всем.
Перед ними шумел лес — осины, березы, ели.
Двинулись. Ивашкевич, Саринович
Шли долго. Тяжелые ели, отступив друг от друга, образовали крошечный пятачок, плотно покрытый хвойными иглами. Ивашкевич расстелил плащ-палатку, оперся на одно колено, потом на другое и сел.
— Посидим, — устало сказал Сариновичу. Тот поспешно примостился на краешек плащ-палатки. Неловко поджимая ноги, опустилась и его жена.
Остальные посматривали вокруг.
— Видел? — показал Ивашкевич туда, откуда они пришли. Саринович прикрыл глаза, и слышно было, как он задрожал. — И ты приговорен к сосне… Твой сук остался там незанятым. Ты продался злейшим врагам нашим.
Глаза Сариновича бледные, почти белые.
— Теперь тебя покупаем мы — твои бывшие сограждане, — продолжал Ивашкевич. — Отдаем тебе твою жизнишку… Понял?
Саринович закивал и весь потянулся навстречу этому лучу спасения.
— Понял, понял…
— А если понял, — вмешался Левенцов, — отвечай на вопросы. Давай. В каких населенных пунктах имеются комендатуры и постерунки?
Саринович перечислил. Один раз ошибся и тут же испуганно поправился.
— Спрашиваете, какие дороги охраняются? — Саринович сказал какие.
Левенцов и Ивашкевич нашли их на карте. Оказывается, большак, по которому хотели идти, немцы патрулируют. «Эх, нехорошо возвращаться прежним путем, а ничего не поделать…»
— А еще есть дорога. Не совсем, верно, дорога, а все же… И не охраняется. Как раз полем, все время полем. Попадется и небольшой лесок, — старательно припомнил Саринович. Ему хотелось быть нужным, очень хотелось быть нужным. — Лесок совсем небольшой, — настаивал он таким тоном, словно это вызывало сомнение, и в жизни не было у него разговора важнее, чем этот. — А там опять поле.
— Постой, — перебил его Ивашкевич. — Значит, дороги охраняют усиленно?
— Не все. Ту вот, что полем, не охраняют. И еще есть такие. Охранять вроде и незачем. Не дороги… А те, другие, — да. Но бывает, не устерегут. — Саринович даже ухмыльнулся. — Уж как охраняли железную дорогу недалеко от Вишенок. А попусту. Партизаны взорвали путь. И сильное крушение вышло. Коменданта, говорят, расстреляли. Раз не усмотрел…
Он сказал, что три дня назад сюда приезжал какой-то оберст, собрали все начальство, и оберст предупредил: за каждое происшествие на дорогах карать будут не только население, но и комендатуры.
— Слышал, вроде
— Вот это нам и нужно, — подхватил Ивашкевич. — Значит, понял. Служить будешь нам. И немцам, конечно, раз уж служишь им. Обо всем, что будет происходить в районе, передавай жене. Тебя-то немцам не продаст? — взглянул он на нее. — Навещает же тебя, — опять смотрел он на Сариновича. — Лесное-то от хутора недалеко. А мы к ней человека посылать будем. Ясно?
Саринович угодливо закивал.
Обдумали пароль, шифр.
— Но гляди, выдашь — боец наш погибнет, а тебя казним. Никуда от нас не скроешься. Никуда. Как западет тебе желание выдать, вспомни тот свободный сук… — Ивашкевич окинул Сариновича и его жену таким взглядом, что те испуганно втянули голову в плечи, словно над ними нависло нечто угрожающее, чего не отвести. — Все будешь нас сообщать. Еще вот: передашь для нас сколько-нибудь бланков паспортов и незаполненных справок, с печатями, подписями, чин чином.
Саринович снова закивал.
— Бумажек тех разных — хоть кучу… — Саринович, как лапками, махнул поднятыми вверх ладонями.
— Кучу и волоки. А теперь оба поднимайтесь и двигайте вон туда, — показал Ивашкевич. — Скажите, вырвались от нас. Люди, мол, повстречались и помешали расправиться с вами. Врите, что надумаете…
16
Алеша Блинов принял радиограмму. Расшифровал. Положил перед Кириллом и Ивашкевичем исписанный листок.
Москва потребовала разведать местоположение склада крупнокалиберных бомб. Где-то в этой зоне, а где — найти пока не удается.
— Э, братец, — Кирилл тронул Ивашкевича. — Не о том ли складе, куда Оксана молоко возит, речь идет?
— Возможно, — согласился Ивашкевич. — Втиснули между озером и болотом, хорошо замаскировали. Движения туда почти никакого. Засеки попробуй.
— Попробуем.
И еще предложила Москва подыскать пункт для выброски груза.
Груз! «Вот, вот, — обрадовался Кирилл. — Пока мы еще не перешли на иждивение немцев, это самое для нас важное». Рыскали по карте, припоминали окрестности, которые уже исходили. Нет, ничего подходящего. Туда не сбросишь груза.
— Придется походить, Гриша. Получше осмотреться надо. Во всех случаях дело это нужное, — сказал Кирилл. — Знать каждую рощицу и полянку, каждый ровик, сосенку каждую. Вот тогда и будем тут хозяевами. Как Мефодий у своих стогов, — улыбнулся. — Старожил здешний, я и пойду сегодня с хлопцами.
Бродили долго. Тяжелый лес, давивший со всех сторон, остался позади. Только теперь Кирилл и его спутники почувствовали утро. Они перебрались через кочкарник, прошли полкилометра и залегли в березовом подлеске.