Птицы поют на рассвете
Шрифт:
— Сам слышу про него первый раз. Так что и не спрашивайте, — остановил рыжебородый дальнейшие расспросы. — Послушай, — толкнул темноглазого, точно тот был занят чем-то иным и не слушал их внимательно. — Может, у тебя там немцы?
— Видите ли, я работаю учителем в соседнем селе, — начал он. — Вместе с колхозницами привел в порядок свободную избу. С ним вот, — показал на рыжебородого, — напилил в лесу дров и стал учить ребят. Дочь помогает мне в этом. Она и немецкий знает. Отличницей была. Собиралась в институт иностранных языков. Но не о том сейчас. Так вот, пока
— Тоже, значит, воюете. На своем посту, — улыбнулся Кирилл.
Учителю показалось, что Кирилл произнес это насмешливо.
— Воюю… — вымолвил. — Такое ощущение, будто выдернули меня из благодатной почвы и ткнули корнем в песок.
— А и песок не гибель. Сильное и в песке приживается.
Учитель промолчал.
— Когда началась война, — произнес он, словно защищаясь, — я, естественно, бросился на восток. Как раз несколько артиллеристов проходили через хутор, с ними и пошел. Шесть дней пробивались. Наскочили на заставу. — Учитель замолк. — Только и спаслись два артиллериста и я. Пришлось вернуться.
— Воевать можно и здесь, — сказал Кирилл. — Мы вас научим. Далеко отсюда расположены немецкие гарнизоны? — повторил он вопрос. — Сможете мне сказать?
— Не смогу, — помолчав, ответил учитель. — Но ни в одной ближайшей деревне немцев нет. Это верно. Здесь глушь, и немцы, видимо, полагают, что достаточно старосты и двух-трех полицаев.
— А на том островке, что позади вашего болота, немцы, поди, склад устроили?
— Склад? — удивился рыжебородый такому предположению. — Да там, на Гиблом, сто лет ничьей ноги не было.
— Вязко?
— Да не то чтоб. Место пустое.
— А! Пустое, говоришь? И не очень вязкое? И никого там не бывает? Ну, шут с ним, с тем островком. Это я так, между прочим. Ты мне про немцев, — уводил Кирилл от своего вопроса об островке.
— Видите ли, — протянул учитель, — в то село, где школа, нередко прибывают на отдых войска.
— Про какое село говорите? То, что возле самой дороги?
— Да.
— Что это столько подвод поехало оттуда?
— Сегодня же воскресенье. Воскресенье — день, в который эта деревня обязана везти в город военные поставки. Продукты. Последнее ж отбирают. Обрекают людей на голод.
— Так. А деревня, что под лесом?
— Там управа, — мрачно сказал учитель. — И главенствует в ней Андрей Кнопка.
— Не Андрей, — напомнил рыжебородый.
— Адольф Кнопка, — поправился учитель. — Мерзкая личность.
— Почему Адольф? — не понял Кирилл.
Мерзкая личность. И вспоминать о нем мерзко. Кнопка — не то фамилия, не то прозвище. До войны, говорят, работал каким-то агентом по снабжению в райпотребсоюзе. Говорят, Кнопка выдал уже двадцать три человека. И получил награду. Четыре дня пьянствовал по этому случаю. Почему Адольф? Переименовал себя. И если кто-нибудь по забывчивости назовет его по-прежнему Андреем… Нет, лучше не забывать, что он Адольф…
— Постараемся не забыть, — Адольф Кнопка, — сказал Кирилл.
Левенцов
— Заждались? — Девушка вышла наконец, и опять зазвенели колокольцы. Она приветливо улыбалась, как радушная хозяйка, и когда улыбалась, на щеках сияли радостные ямки. Тугие, открытые до плеч, загорелые руки несли тарелки, в которых дымился бульон с солнечными глазками.
Левенцов смотрел на нее сбоку, и ему было видно, какая у нее гладкая и, должно быть, теплая кожа. Под большими глазами лежала синеватая тень длинных ресниц. Коса, переброшенная за плечи, мягкие нежные колечки возле розового уха придавали ей еще более юный вид.
— Хозяйка наша, — с долгой улыбкой, удивившей Кирилла, сказал рыжебородый. Улыбка, оказывается, шла его обросшему широкоскулому лицу, оно стало добрым, настоящим, каким было, наверное, всегда.
— Последнего петуха сегодня сварила, — сказала девушка. — Вам повезло, что сегодня, а не вчера. — Она улыбнулась. Чуть-чуть. И всем от этого стало хорошо. Ей, должно быть, тоже. — Садитесь ближе. — Это относилось к Левенцову и Паше. — Сюда, — показала на два табурета.
Вкусный запах, заполнивший комнату, сделал всех нетерпеливыми.
— Кушайте, — поставила она тарелки.
— Давно такого не ели, — сознался Кирилл.
— Как вас зовут? — Паша не сводил с девушки восторженных глаз. — И не трехнулись спросить.
— Ирина, — просто сказала она, не глядя на Пашу. Сказала всем.
То, что девушка из безымянной превратилась в Ирину, как-то сразу сблизило с ней всех.
— Кушайте, кушайте, — приглашала Ирина. Но в том не было необходимости, все ели с аппетитом.
Паша всем телом навалился на стол, жадно и шумно втягивал в рот горячий мясной навар. На дне тарелки уже обнажились замысловатые цветочки с голубыми лепестками, и он вычерпывал остатки.
Только Левенцов, смущенный, замкнувшийся, не притронулся к еде, он нетвердо держал ложку в руке, и на остывавшем бульоне солнечные глазки покрывались тоненькими жирными корочками. Он внимательно смотрел на девушку. Он поймал себя на том, что смотрел слишком внимательно, и понял — она чувствовала это.
— Что ж вы, — вскинула она темные серпики бровей. — Что ж вы не кушаете?
Он ощутил неловкость и рассеянно поднес ко рту ложку.
— Поел? — увидел Кирилл пустую тарелку Паши. — Скажи спасибо и иди сменять караульных. Пусть тоже попробуют кулинарию Ирины.
Паша нехотя поднялся.
— Давай, давай, — поторапливал его Кирилл.
А Ирина, сидя у края стола, подперев ладонью голову, по-детски простодушно смотрела, с каким удовольствием едят ее гости.
Вот сюда, на Гиблый остров, пусть Москва сбрасывает груз. Остров маленький, немного болотистый, поодаль от дорог. Похоже, рыжебородый сказал правду, здесь давно ничьей ноги не было. «Место подходящее», — убеждался Кирилл. Они обошли островок, вернулись на тропку, натоптанную через болото, и снова вошли в лес.