Пуанты для дождя

Порошина Марина Витальевна

– На пианино, сказала… – продолжал хозяин, проходя в гостиную. – Нет ничего. Ты не брал? Ладно, ладно. Что ты выдумала, а?

Это он обращался к портрету хозяйки, который стоял на пианино – ничего так, рыжая, волосы длиннющие, как облако вокруг лица. Пушистая, короче говоря.

Евгений Германович, пожав плечами, осторожно открыл крышку пианино. Точно, на клавиатуре лежал свернутый вчетверо листок бумаги.

– «Женя, если ты читаешь это письмо, значит, я так и не решилась тебе сказать…» Ну давай, говори, я слушаю, – согласился Евгений Германович. – «Я должна была, такие вещи полагается говорить

в глаза, но не смогла, поэтому я вот так тебе скажу, а ты смотри на мой портрет, будто это я говорю…» Черт, тут неразборчиво, да еще и перечёркано все! Очки мои где?

Кот подошел поближе и почувствовал, что тревожный запах стал сильнее, уже и в воздухе пахло неприятностями. Уйти бы на кухню и наконец спокойно поесть, раз хозяин вернулся, а хозяйки нет, и стало быть, все отлично, но нехорошо его бросать, мало ли что.

Но что было написано дальше, кот так и не узнал, потому что хозяин стал читать про себя. Раз, второй, третий. Потом выпустил листок из рук, и он красивым зигзагом упорхнул на пол и спрятался под диван. Будь кот помоложе, он бы за листком непременно погнался бы и разодрал бы его на мелкие кусочки, потому что все, все, что упало, по вечной кошачьей привилегии считается законной добычей. Но кот был уже взрослым, солидным. Поэтому он сунулся под диван, потрогал листок лапой, осторожно понюхал и дернул ушами, потому что от листка остро и резко пахло бедой.

Какое-то время Евгений Германович сидел неподвижно, осознавая прочитанное. Осознавалось плохо, вроде бы и буквы, и слова понятные, а смысл ускользал. Кот решил оказать первую помощь: вспрыгнул на журнальный столик и нажал лапой на пульт от телевизора. Этот номер они с хозяином разучили давным-давно, и Тишка еще котенком всегда исполнял его для гостей «на бис», получая от хозяйки ненадолго почетное звание Эйтыидисюда, а от гостей – «милая киса» (гадость), а порой и вкусный кусочек со стола.

– Все больше стран пытаются понять, почему Трамп назвал их «гадюшниками»! – заорал телевизор.

Убавлять звук кот не умел, поэтому он прижал уши и нырнул под стол. Но это сработало. Евгений Германович вздрогнул и пришел в себя.

– В Белом доме оправдываются, ссылаясь на трудности перевода понятия «черные дыры»! – закрепил успех телевизор.

Евгений Германович вскочил и помчался в прихожую. Вернулся с телефоном в руках, принялся лихорадочно тыкать пальцем.

– Я слушаю, Женя, – голос у тещи был напряженный, будто не ее.

– Бэлла Марковна, я Аню проводил, все в порядке… То есть не в порядке. Она мне письмо оставила, и я ничего понять не могу.

– Письмо? – тем же странным голосом переспросила теща. – Все-таки письмо. Глупая девчонка.

– Так может, вы мне объясните, что все это значит? – Евгений Германович начал сердиться. Последнее дело – втягивать тещу в семейные дела, но когда еще Анна доберется до своего Тель-Авива и он сможет потребовать объяснений.

– Я ничего не могу тебе объяснить. Как она написала, так есть, – теща всхлипнула и отключилась.

Евгений Германович был потрясен. Плачущая Бэлла Марковна была также невообразима, как плачущий большевик, и то, и другое могло существовать только в художественной литературе или в музейной экспозиции. Теща не плакала никогда, даже на похоронах собственного мужа, с которым она прожила в любви и согласии пятьдесят с лишним лет.

– Иосиф терпеть не мог моих слез. Ради него я разучилась плакать. Ему сейчас там, – она ткнула вверх длинным узловатым пальцем, – одиноко и пока еще непривычно, так зачем я буду его огорчать?

Поэтому Евгений Германович

как-то сразу поверил в то, что было написано на листочке.

…Евгений Германович никогда не болел. Вернее, не позволял себе. И уж во всяком случае никогда не лечился, считая, что самый верный рецепт это тот, на котором написано – «само пройдет». Но тут сердце заныло, стало трудно дышать, руки затряслись так, что телефон не удержать. Такое с ним уже бывало в молодости, когда поднимался на свой первый «семитысячник». Молодые были, глупые, поднялись на пик, спустились в базовый лагерь, но провели там не два дня, как положено, а всего одну ночевку – и опять наверх. Ну и хлебнули по полной. Ничего, быстро отошли. А сейчас надо было принимать меры. Он поднялся, прошел в кухню, вдруг по-стариковски зашаркав ногами. Он знал, что в одном из шкафчиков стояла целая армия пузырьков и склянок, а также тюбиков, коробочек и всевозможных упаковок. Из всего этого он точно знал только про валерианку, которую уважала еще его бабушка, а Анна принимала от бессонницы и от туповатых учеников. Открыл, стал капать в рюмку. Капало медленно. Плюнул, выдернул из горлышка пузырька дозатор, отхлебнул – гадость! Запил водой.

Сел. Подождал. Сердце ныло, воздух в легкие не набирался, руки тряслись. Вдруг встретил пристальный взгляд кота и вспомнил что-то такое из детства, бабушкино. Помимо валерианки, его бабушка уважала кошек… Да, точно. Он молча вылил остатки валерианки прямо на пол. Изумленный кот подошел. Понюхал. Сердце у него забилось, дыханье сперло, аж лапы затряслись, и стал вылизывать языком темную, восхитительно пахнущую жидкость, урча от жадности и вздрагивая всем телом.

Евгений Германович сидел и смотрел на кота. Не то что ему интересно было, нет. Просто встать сил не было, да и зачем? Куда идти-то? Но несколько минут спустя он все же заинтересовался – на лице (кто сказал – морда?! Сами вы…) Тишки отразилось такое полное, ничем не замутненное блаженство, что ему не позавидовал бы только слепой. Еще пару минут спустя добавилась улыбка Чеширского кота, она просто витала в воздухе, как и сам Тишка, который шатался по кухне, словно паря над полом и только время от времени натыкаясь на ножки и углы. Потом кот запел – фальшиво, но искренне, впервые в жизни.

На лице Евгения Германовича отразилась… нет, не пьяная Тишкина улыбка, а вполне себе трезвая мысль. Он подошел к полке, на которой теснились разномастные бутылки, подаренные по случаю и покрытые толстым слоем пыли. Взял одну, не разбирая, вроде водка, и ладно, налил в первую попавшуюся чашку, торопясь, опрокинул. И налил еще.

…Когда пассажиров рейса ЮТ шестьдесят пять девятнадцать попросили пристегнуть привязные ремни в связи с заходом на посадку в аэропорту Стамбула, хозяин и кот по-прежнему сидели на кухне. Точнее, кот лежал, раскинувшись кверху пузом на столе и спал, немилосердно при этом храпя. А хозяин задумчиво смотрел то на кота, то на водку, плескавшуюся на самом донышке бутылки, то на горсть таблеток, лежавшую рядом с кучкой пустых блистеров.

Надежда Петровна с первого этажа любила вторники. Однажды, домывая за гостями посуду на кухне, она услышала, как в гостиной хозяин пел под гитару, там слова такие смешные: «Приходи ко мне, Глафира, я намаялся один, приноси кусочек сыра, мы вдвоем его съедим». Она почему-то стразу представила, что Глафира – это крыса, и тащит она кусочек сыра своему приятелю. Причем приятель не крыса, а вообще непонятно кто. Пакость, а смешно. Выключила воду и стала дальше слушать, а там припев: «Лучше быть сытым, чем голодным, лучше жить в мире, чем в злобе…»