Пугливая
Шрифт:
— Ты едешь домой. Устраиваешься на работу. Каждую неделю отмечаешься в Управлении шерифа. И если, сынок, ты этого не сделаешь, твоя задница так быстро вернется в эту чертову камеру, что ты решишь, будто тебе всё это только приснилось.
Я киваю, сжимая и разжимая кулак.
— Многие на твоём месте были бы сейчас гораздо счастливее, — говорит Рэмзи.
Я пожимаю плечами.
— Видимо, они не убивали жену шерифа.
От лица Рэмзи отливает вся кровь, и он опускает глаза на разложенные перед ним бумаги.
—
— Это не было убийством. И она не умерла. По крайней мере, пока.
— Это еще что, черт возьми, за заявление, парень? Ты угрожаешь, что, если вернешься домой, она может умереть? Ты точишь зуб на эту женщину?
Я вздыхаю, потирая кроссовкой старый линолеум. Кто-то написал на полу маркером «Рэмзи — пизда». Очевидно, Рэмзи не читал мои бумаги, поэтому не знает, что случилось с мамой Кэсси. Никто никогда не читает бумаги.
— Никаких угроз, сэр. Она в критическом состоянии, вот и все.
Рэмзи открывает папку и вчитывается во что-то перед собой. Я поворачиваю голову, чтобы посмотреть, но он ее закрывает.
— Стойкое дефективное состояние, — произносит он.
— Вегетативное, — не подумав, поправляю его я.
Он сердито зыркает на меня поверх очков.
— Я так и сказал. Парень, у тебя что, уши воском набиты?
— Да, сэр, — говорю я.
Он откидывается на спинку стула и долго изучает меня внимательным взглядом. От сидения в этом кресле у меня всё чешется, и мне нужно отлить, но я молча несу своё бремя и жду, когда этот парень заговорит.
— Расскажи мне, что произошло.
Я киваю.
— Это была автомобильная авария. Я…
Дело в том, что саму аварию я не помню. Вообще. Я помню лишь то, что выпил пару бокалов пива после футбольного матча. И отключился. Отвратительные звуки мнущегося металла и сирен. А затем очнулся в больнице в Рино, прикованный наручниками к металлической койке, у двери стоит коп. Врачи сказали, что, возможно, пройдёт некоторое время прежде, чем память вернётся, если вообще когда-нибудь вернется.
Прошло уже восемь лет, а я до сих пор не помню, какого черта сел за руль этой машины и поехал. Мой отец был алкоголиком. Он умер от печеночной недостаточности, когда мне было десять. Моя мама до сих пор любит крепкие напитки. Должно быть, у нас в генах заложено пить, пока не умрём.
Я не помню аварию, но хорошо помню её последствия, и вообще-то предпочел бы их не помнить.
— Ты что? — спрашивает Рэмзи, вырывая меня из воспоминаний.
— Я... выпил, сэр. Мне не следовало садиться за руль, но мне было семнадцать, и я был идиотом.
«Полным ебанутым идиотом», — хочу сказать я, но Рэмзи не любит, когда матерятся.
Плотно сжав губы, Рэмзи окидывает меня внимательным
— Никакой выпивки, никаких наркотиков, и уж точно никакого вождения автомобиля. Ты находишь себе занятие, устраиваешься на работу, едешь домой, не притрагиваешься к алкоголю и держишь свою задницу подальше отсюда. Тебе ясно?
Я киваю.
— Да, сэр.
— Мне организовать тебе датчик слежения на лодыжке, чтобы ты не пил?
Я быстро мотаю головой.
— Нет, сэр. Я не собираюсь ничего пить.
— Когда Управление шерифа сочтёт нужным, ты должен будешь проходить выборочное обследование на предмет употребления алкоголя и наркотиков.
— Да, сэр.
— Бентли. Не лезь в неприятности, сынок.
— Не буду, сэр.
— Это твой второй шанс на честную жизнь. Не профукай его из-за какой-то слабости.
Я киваю. Я не профукаю.
— О чем, черт возьми, ты думал, садясь за руль с таким количеством мусора в крови?
Он имеет в виду огромную дозу Оксикодона, что бурлила у меня в крови, когда я, по всей видимости, отрубился за рулем.
— Понятия не имею. Я не помню.
Он задумчиво качается на стуле.
— Ты же знаешь, что тебе здесь не место, — говорит он.
Я ему не отвечаю, потому что уже не знаю. Когда-то давно мне хватало наглости думать, что я буду тем, кто разорвёт порочный круг и разрушит систему, но не теперь.
Он жестом указывает на дверь.
— Можешь идти.
Закусив внутреннюю сторону щеки, я поднимаюсь и, вернувшись в камеру, снова прокручиваю в голове эти слова. Пытаясь понять, как еще одиннадцать лет пребывания здесь сократились до семидесяти двух часов.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
Кэсси
Настоящее время…
Шлёп.
Кто-то хлопает в ладоши. Резкий шлепок кожи по коже вырывает меня из глубокого сна.
Я открываю глаза и съеживаюсь от струящегося из окна резкого белого света. Идёт снег. Он искрится. Люди приравнивают снег к холоду, но отражаясь от белого снега под определённым углом, солнце может спалить вашу кожу дотла.
По случайному совпадению я тут же чувствую ожёг. Но отражающееся от снега солнце тут ни при чём.
Пара голубых глаз. Хмурый взгляд.
Дэймон. В дверях моей спальни, все еще сложив руки вместе, стоит мой отчим.
Вздрогнув, я втягиваю в себя воздух и сажусь; у меня кружится голова. На мне огромная футболка, попахивающая парнем, который трахал меня прошлой ночью. Стоящий передо мной отчим неодобрительно приподнимает брови.
— Доброе утро, — произносит он, с равной долей веселья и презрения. — Проснулась, наконец, тусовщица.