Пуговица. Утренний уборщик. Шестая дверь
Шрифт:
– Ну ты даешь! Ты что, записался им (Вайль кивнул на группу туристов у входа) в няньки? И вообще, брось лишние хлопоты. Я знаю, что это за дама. Будь уверен, у нее все в порядке.
– Ты знаешь?! – Я даже задохнулся. – И кто она?
– Ну не то чтобы знаю, – замялся Скот. – Слышал, что о ней говорил старший менеджер: она приехала по делам в Асри, вроде бы хочет организовать поставки нашего шардоне в свою страну. А большего нам знать не положено…
Все оказалось так просто, банально и даже пошло!
Книга, леденцы, носочки, записка… Какие глупости! Просто я искал повод к жизни. Хоть какой-нибудь крючок, чтобы зацепиться. Так складывались обстоятельства внутри меня самого. И мне следовало бы это понять раньше. Я, как зверь, превратился в нюх, слух и осязание – шел на знакомый запах, на вкус, на малейший проблеск ассоциаций. Я шел, как животное. Я был
Я кивнул Вайлю, снова зашел в подсобку и накинул рабочую куртку. Тележку с собой я не взял, но для отвода глаз перекинул через плечо несколько чистых полотенец и поднялся на седьмой этаж. Вошел в 713-й, закрыл за собой дверь. Тоска сосала мое сердце, как гигантская мифическая змея. Я лег на кровать и зарылся лицом в подушку. Мне не было страшно, что Она вдруг может войти. Плевать! Она приехала сюда по делам. По серьезным бизнесовым делам. У нее нет очков и рассеянности, ей не присущ робкий взгляд и угловатость движений. О, я видел этих дамочек, начавших с «челночных» поездок в соседнюю Польшу или Турцию! Им не достался отцовский бизнес, как Монике, они всего добивались сами, и поэтому их лисьи мордочки через десять лет приобрели хищный оскал. А внушаемое из поколения в поколение смирение вырвалось наружу полной и безграничной вседозволенностью, которую дают деньги. Там, откуда я приехал, было только два варианта: первый – это та женщина сверху, лепечущая с мужем, и второй – женщина-машина, женщина-танк, окаменевшая от ежедневных дел.
Девочка в очках, с кремом на курносом носу умерла. А если бы не умерла, вряд ли у нее был бы иной вариант выбора…
От подушки исходил свежий запах лаванды из нашей прачечной, который мне уже опротивел. Я встал с постели, намеренно оставив на ней вмятину. А потом… Потом поступил, как последний озорник в пионерском лагере: завязал банное полотенце узлами, вспомнив, как в лагере «Орленок», а потом в армии, мы прибивали к полу чьи-нибудь тапочки, пришивали грубыми нитками одеяло к простыне и писали на зеркалах непристойности зубной пастой.
Я бросил полотенце на смятую мной постель. Это было более чем глупо.
Очевидно, мне снова нужно готовиться к разговору с Моникой…
Обедать я поехал в Асри. По дороге убеждал себя, что еду исключительно ради обеда. Но я никогда не ездил для этого в Асри.
Это был небольшой, как, впрочем, и все здесь, городок, славившийся виноделием. В переводе его название означало «выжималка». В Средние века все жители города собирались на винокурне, влезали в огромные чаны со спелым виноградом и давили его босыми ногами.
Я что-то заказал себе в ресторане, расположенном в центре, но еда не лезла мне в рот. Я наблюдал за редкими прохожими и группами туристов, пытаясь во всех проходящих женщинах узнать свою «подопечную». Один раз мне даже показалось, что это Она. Женщина была в изящных туфельках (жаль, что я не запомнил цвета ее «лодочек»!), в узком платье песочного цвета и такой же соломенной шляпке с широкими полями. За ними и за темными стеклами солнцезащитных очков я не мог хорошо разглядеть ни ее лица, ни цвета подобранных под шляпу волос. Она сидела в баре на противоположном конце площади и пила сок. Я по-собачьи раздувал ноздри, пытаясь выловить из тысячи уличных запахов легкий аромат сирени. Но, увы, я все-таки был человеком, мне было легче нафантазировать этот аромат, чем почувствовать его. Минуты через три, когда я был почти уверен, что нашел и узнал ее, к даме подошли двое мужчин (я безошибочно угадал в них коренных жителей), и все трое заговорили по-английски. Я не мог расслышать, о чем они говорили, но четко различил артикуляцию.
Потом я увидел другую – блондинку в розовых бриджах… Третья – короткостриженая шатенка, изящная, как статуэтка, тоже могла быть ею. Спустя некоторое время мой взгляд вырывал из толпы каждую. Даже не пренебрег крупной кудрявой дамой постбальзаковского возраста в ярком брючном костюме. Мне уже было все равно, как она выглядит. Голова моя шла кругом. Я просеивал всех через сито, как дотошный пекарь муку, и в конце концов в нем осталась та – первая, из бара. Разве Она не могла говорить по-английски? Эка невидаль для преуспевающей дамы! Пусть это будет Она, решил я. И снова обратил свой взор к бару. Но женщины там уже не было. Опять возник тот же вопрос: что я делаю здесь, в Асри? И вообще… Я чувствовал, что заболеваю какой-то неизвестной и пугающей меня болезнью. Скорее всего, ее вирус сидел во мне давно. Может быть, с детства. Я вдруг вспомнил эту странную тоску, внезапно охватывающую меня лет в десять. Потом, конечно, я мог
Да и художник, даже меняя технику письма, говорит об одном. Важна только стилистика, по которой тебя отличат от других. Возможно, мне светило стать неплохим писателем или музыкантом, но я понял это слишком поздно. Если бы я не боялся мысли о своем предназначении в пятнадцать лет, все, может быть, сложилось бы иначе. Но кто может предугадать свой путь так рано? Разве что гений. А я не был даже вундеркиндом…
В ресторане, где я вяло ковырял вилкой ножку ягненка, запеченную в сметане и украшенную базиликом, были винные погреба. Туда время от времени спускались туристы на дегустацию. Я подозвал хозяина, познакомился с ним – его звали Сэмюэль Росса – и, заплатив несколько лир, вошел в прохладное подземелье. Здесь царил полумрак, в стенах располагались бочки с вином, а на многочисленных деревянных полках лежали бутылки с винами разных сортов. Подземный ход, огороженный турникетом, вел куда-то вглубь – из него веяло сыростью. В этом для меня не было ничего удивительного. Таких тайных каменных лазов и переходов на острове было множество. Во время войн их использовали как бомбоубежища или переходы из одного дома (или даже города) в другой. Местные жители не удивлялись, когда при рытье колодцев натыкались на каменные коридоры. Я попросился у Сэма зайти за турникет.
– Это опасно, – сказал он. – Я и сам не бывал дальше второго поворота. Можно не вернуться… В войну мой отец укрывал здесь полгорода, а сейчас сын устраивает дискотеки…
Я испробовал несколько сортов вин, особенно налегая на шардоне. Она тоже пила его…
– Я слышал, что кто-то приехал договориться о поставках этого вина за рубеж, – как бы между прочим заметил я.
– Да? – удивился хозяин. – Я ничего об этом не знаю.
Больше говорить было не о чем. Я искал повод отослать его наверх. Но тут в подвал спустилась очередная группа, и хозяин занялся ею. Воспользовавшись суетой, я нырнул за турникет и сделал несколько быстрых шагов вперед – темнота сразу же поглотила меня.
Я давно не ощущал настоящего холода, с тех дней, которые провел в открытом море. Из теплых вещей у меня была только легкая ветровка с шерстяной подстежкой. А тут я вдруг ощутил настоящий холод. Стены хода были овальными, влажными и гладкими, словно отполированными. В темноте я не мог продвигаться дальше и просто присел на корточки, закрыл глаза… Сырость и лед проникали в меня. Я даже услышал завывание вьюги, свист ветра и царапанье веток по стеклу…
…Когда все это закончится, помнил я, наутро сад будет белым и вспушенным, как сахарная вата. Нужно будет надеть шапку, пуховик, натянуть сапоги и выйти в хруст, в молочный запах первого снега, в легкую пелену, обволакивающую мир прохладной марлей. Можно будет подойти к кисти подмороженной калины и «склевать» ее ртом прямо с куста, обжигая губы кисловато-горьким и таким не похожим ни на что другое соком. Я делал так в детстве. Можно отломить от водосточной трубы сосульку и представить, что это – леденец. Сосульки, засахаренные инеем, казались мне необыкновенно вкусными. Можно засесть за телефон (это уже позже, в городе) и собрать целую толпу. А потом в лесу на морозе жечь костер, пить ледяную водку и хрустеть солеными огурчиками. А потом петь песни, целоваться с какой-то незнакомой, но очень красивой девушкой, не имеющей строгого английского воспитания. И до безумия влюбиться, не перебросившись ни единым словом. Потому что по сравнению с огнем, снегом, колким ветром, горящими щеками и губами слова не имеют никакого значения. Девушка будет похожа на ту, из бара, только я увижу ее глаза – карие или голубые (лучше – синие с зеленцой, как вода в море) и вдохну запах ее волос – темных или светлых, все равно…
А потом… Потом мы вернемся домой. По дороге я куплю подмороженные и баснословно дорогие розы, шампанское и конфеты «Ассорти» кондитерской фабрики «Заря», если таковая еще существует.
Я сидел, прислонившись спиной и затылком к стене, в охватившей меня галюциногенной дреме. Мое дыхание утраивалось эхом. Впереди и позади была ночь, рядом – друзья, Димыч и Серега…
– Ну, что, брат? Вставай, пора… – говорил Димыч.
– Да он совсем окоченел, – говорил Серега. – Вставай, брат… Дорога назад не ближняя…