Пуговица. Утренний уборщик. Шестая дверь
Шрифт:
…На следующий день, в свой выходной, мы сидели на камнях пустынного острова, на котором совсем недавно так спокойно и непринужденно провели время. Я, Сибилла и Мария де Пинта. С нами не было четвертого – Эджидио Веллингтона, Эда-акулы, не было его яхты. У камней одиноко билась в волнах наша моторка, которую я арендовал на несколько часов, чтобы съездить на остров Святого Павла и помянуть нашего товарища.
Накануне я сходил в полицейский участок, занимающийся расследованием. Его вел человек со смешной собачьей фамилией Рэкс. Я не хотел, чтобы на Эда легло клеймо обыкновенного
– Дело, в общем-то, закрыто, – флегматично сказал тот, – и все это уже не имеет значения.
– Как же не имеет? Хорошего человека, ученого, обвинили в воровстве… Да еще в стране, где отсутствует преступность. Разве это не повод для опровержения? К тому же Эджидио Веллингтон вел историческое расследование. Неужели вам самому не интересно проверить его гипотезу?
– Уверяю вас, сэр, все это выдумки чистой воды. У мистера Кретьена, как человека из древнего рыцарского рода, находится множество ценностей, представляющих немалый интерес для историков. Другое дело – скажу вам по секрету – старик действительно несколько… прижимист и не хочет расставаться с разного рода реликвиями ни за какие деньги. Поверьте, я знал Эда. Он был одержим. Он вполне мог решиться на воровство.
– Он только хотел взять пробу со скульптуры.
– Это не имеет значения.
Да, теперь ничего не имело значения… Но все же, порывшись в интернете, я нашел адрес и написал письмо профессору Габаллу Али Габаллу, о котором Эд отзывался с таким уважением. В нем я изложил суть дела – может, коряво и слишком эмоционально, но я не мог допустить, чтобы Эда, этого добряка, посчитали простым «домушником». И еще мне хотелось, чтобы после моего письма серьезные представители из ЮНЕСКО как следует тряхнули мерзкого старикашку.
Потом я собрал девушек, и мы поехали на остров.
…Мы сидели молча под палящими лучами солнца, и я сделал так, как полагается: налил в стакан виски и прикрыл его кусочком хлеба. Странно… Недавно я сидел перед таким же стаканом. Только хлеб лежал рядом.
Мы не могли говорить. Сибилла хлюпала носом, потом отчаянно прыгнула в воду и поплыла к своему камню, у которого кружила в прошлый раз. Мы с Марией остались одни.
– А ведь Эд, – сказала она, – заходил ко мне.
– Он был в тебя влюблен, – отозвался я.
– Я знаю.
– Знаешь?
– Да. Он сказал мне об этом. А еще сказал, чтобы… Чтобы я берегла тебя, потому что тебе здесь одиноко, потому что ты – особенный…
У меня что-то сжалось в горле, я задохнулся, будто в него вбили пробку.
– Но я не сказала ему, что мы расстались, – продолжала Мария, – чтобы не обнадеживать…
– Он хотел преподнести тебе этого проклятого сокола в коробке из-под торта…
– Не знаю, чем я это заслужила, Майкл… Но если бы можно было все вернуть, я б отговорила его!
Это кольнуло меня, как упрек.
– Если мужчина что-то решил – его остановить невозможно… – попытался пояснить я.
– Я ведь тоже покидаю тебя, – сказала Мария де Пинта. – На днях улетаю в Лондон к двоюродной сестре. Буду поступать в университет.
В ее голосе больше не звучала надежда. С той ночи, когда я ввалился к ней с цветами, нам стало проще общаться. Мы говорили, как друзья.
– И ты, Брут? – сказал я.
– Ничего не поделаешь, Майкл, – повела плечами она. – Здесь меня задушат воспоминания о моем фиаско. Увы… Женщине очень не легко смириться с тем, что ее отвергли.
Она отвернулась, и яркий луч солнца мягко очерил ее профиль, сгладил слегка резкие черты, позолотил длинные ресницы и брови. Ее высокий лоб светился, как фарфоровый. И я заметил, что ее темные глаза, как и говорил Эд, имеют странноватый фиолетовый оттенок…
– Ты очень красивая, Мари, – сказал я. – У тебя будет дом с садом и бассейном. И очень хороший муж. Такой, каким бы мог быть Эд.
– Да, да… Наверное… – рассеянно проговорила она и помахала рукой подплывающей к берегу Сибилле.
Мы еще выпили немного виски. И снова молчали. Говорить о том, каким славным парнем был Эд, не имело смысла – мы все и так это знали. Я был благодарен девушкам, что они не причитают и по сто раз не прокручивают трагическую ситуацию, как это делали миссис О’Тулл или Аль Венетто. Мне захотелось несколько минут побыть одному, и я прыгнул в море, поплыл, соленая вода заливала мое лицо. Потом я обернулся назад. И увидел островок и фигурки на берегу такими маленькими, будто бы смотрел на них в уменьшающий окуляр полевого бинокля. Будто очень издалека – с горы или с расстояния птичьего полета. Они оставались по ту сторону моря. Словно еще одна волна отхлынула от меня.
Я рано вернулся домой. Днем состоялось отпевание, но я не пошел в церковь. Мне хватило вида урны, наполненной тем, что раньше было Эдом… Если бы я имел право голоса, я бы развеял прах над морем. Уверен, Эд был бы не против. Но кто бы меня послушался?
Миссис О’Тулл, как всегда, сидела в своем кресле у порога. Шляпка на ней была черной. Вообще, в городе многие добавили к своему туалету траурную деталь – нашейный платок, косынку, шляпку, ленточку. Здесь ведь все знали друг друга, все жалели беднягу Эда и посылали проклятия Кретьену. Я, как мог, подливал масла в огонь, шепотом пересказывая гипотезу Эджидио. Уверен, теперь старику придется день и ночь дежурить около своих сокровищ!
– Хотите кофе? – спросила меня хозяйка.
Но сегодня мне ни с кем не хотелось разговаривать. Я поблагодарил и отказался, сославшись на усталость и головную боль. Закрылся у себя и лег на кровать, вперив взгляд в потолок.
Прошло не так уж много времени с того момента, как я переступил порог 713-го и как познакомился с Эджидио. События развивались слишком стремительно. Я явственно чувствовал, как горячий Господень нож режет остатки моей судьбы, как сливочное масло. Иногда так бывает. Живешь – и ничего не происходит, а потом вдруг все начинает катастрофически меняться. На гладкой речной поверхности возникает порог за порогом, и расстояния между ними сокращаются. Только держись!