Пулеметчик
Шрифт:
— Это произвол! Беззеконие! Не имеют права! — раздались выкрики.
— Права он, может, и не имеет, но возможность у него есть, — возразил внезапно вставший в полный рост студент, по одежде из небогатых, но, судя по тому как примолкли крикуны, из весьма авторитетных. Надо приметить парня, если он еще не у нас. — Вспомните, что произошло с авторами Выборгского воззвания.
— Кстати, да, — я благодарно кивнул, — Финляндию, эту занозу у самого сердца самодержавия, наверняка ожидает решительная перемена политики Петербурга и гораздо более скрупулезный контроль.
Ага,
Дальше я говорил про отход на заранее подготовленные позиции, борьбу за развитие структур свободного общества — печати, профсоюзов, кооперативов, про аграрную реформу, после которой деревня расслоится на буржуазию и сельский пролетариат, про перспективы кооперативного движения в новых условиях, о необходимости бороться за новый избирательный закон, о грядущем промышленном взлете, о техническом прогрессе, о том, что условия для новой волны революции сложатся не сразу и не скоро, но что в этом поможет неизбежная большая война в Европе.
Вот тут-то и начался гвалт.
До того мою политинформацию слушали хорошо, разве что в паре мест чинно поспорили, а сейчас “Какая война? Что за чушь? Никто воевать не будет!”
Belle epoque, “прекрасная эпоха”, как я посмотрю, всех разбаловала — еще бы, в Европе тридцать лет мир, промышленность развивается небывалыми темпами и вообще экономика растет, наука прет в гору, техника чуть ли не ежедневно выдает колоссальные новшества, и все это создает иллюзию того, что неуклонный прогресс снивелирует все противоречия. Ну чисто как в мое время — каждый год новая модель айфона, сплошной илонмаск и прочие нанотехнологии, “война бессмысленна ввиду наличия ядерного оружия”…
Эээ, нет, дорогие мои. Пока есть государства, будут войны.
Большие или малые, разной интенсивности, порой неожиданными методами, но — будут. И тем более это надо понимать сейчас, когда до мировой бойни осталось жалких восемь лет, а то и меньше. Оглянутся не успеете, как обнаружите себя в окопах.
Худо-бедно донес молодежи что противоречия между державами никуда не исчезают а, наоборот, нарастают. Что все хотят урвать побольше колоний, Германия строит флот, Балканы тлеют и что жахнет, непременно жахнет, весь мир в труху.
Но позже.
Потом пришлось гулять по женевским паркам и почти все повторять в разговорах с “товарищами по партии”, возжелавшими послушать и поспорить тет-а-тет, Естественно, с подробностями, которые студенчеству и тем более не участникам движения знать не положено, со статистикой, с прицелом на перестройку работы в России. Чернову — все больше про аграрную реформу и что к нему в партию попрут и кулаки, и оставшиеся без наследства младшие сыновья новых землевладельцев, вышедших из общин. Рогдаеву — что позарез нужны профсоюзы и практика рабочего смоуправления. Ленину — что сейчас очень важно сохранить структуры и кадры, не растратить их
***
Утром Митя и Муравский попытались вытащить меня пройтись, но от многой ходьбы за последние дни очень неприятно ныло колено и я просто добрел до квартиры, на которой была назначена встреча с Николаем Татаровым, членом ЦК ПСР. Бумаги на него обнаружились в картотеке Московского охранного отделения, агент явно не рядовой и было решено рискнуть. Ему легонько намекнули, что о его работе на полицию известно и сделали предложение, от которого он не смог отказаться — поговорить с Большевым.
Расшифровки я не боялся, Вельяминов отслеживал заграничную агентуру Департамента полиции и божился, что никого из них в Женеве нет. В городе появлялись наездами лишь два филера, сейчас занятых эсдеками и анархистами в Париже, подкрепление на их место прибыть никак не успевало, так что в квартире я остался один, сидел за столом и читал рукопись Зубатова.
За открытым окном неторопливо текло швейцаркое лето, на улице щебетали птицы, шуршали шины пролеток, кто-то трижды коротко свистнул, кричали мальчишки…
В прихожей скрипнула дверь, но вместо Татарова в комнату быстро вошли трое и наставили на меня браунинги.
Мда, а вот это фиаско, братан. Ходишь, считаешь себя умнее всех, а потом хоп и прокалываешься на мелочи. Выходит, мы неправильно положились на то, что эсеровских боевиков в Женеве нет, что все они либо в России, либо в Финляндии. А они вот, у таких не дернешься, стволы держат твердо, уверенно, зря туда-сюда не водят, и глаза, глаза — волки, настоящие волки.
И я неправильно просчитал Татарова, полагал, что он будет юлить и оправдываться, а он сыграл на опережение, одно счастье, что коли сразу не грохнули, то, значит, впереди небольшой спектакль.
— Вы сидите, сидите, не вставайте, Сосед, — снисходительно заметил длинный, и дождавшись, пока я откинусь обратно на кресло, бросил за спину: — Входите, все чисто.
Ну вот и Татаров. Интересно, что он им сказал, что провокатор — я?
А, все еще круче, вот и Азеф.
Два члена ЦК и оба агенты охранки.
И похоже, меня сейчас будут убивать, уж больно здорово я наступил им на мозоли.
— Здравствуйте, господин Большев, — издевательски поклонился Азеф, — или вы, Михаил Дмитриевич, предпочитаете по настоящей фамилии?
— Да как вам удобнее, Евно Фишелевич. Вас, кстати, как величать — по партийному, Виноградовым, или полицейским псевдонимом, Раскиным? — вернул я мяч. Азеф вздрогнул, но глядевшие только в мою сторону боевики этого не заметили, разве что в глазах самого молодого промелькнула тень и он скосил их на своего руководителя.
— Бросьте, бросьте, — прервал меня Азеф. — У нас есть показания, что вы состоите агентом охранки, вот, пожалуйста, ознакомьтесь.
Пачка листов перешла из рук в руки, первым делом я глянул на последнюю страницу. Брешко-Брешковская, вот же грымза неприятная, решила не мытьем, так катаньем. Слухи, сплетни, видели меня с Зубатовым, ничего толком нету, одни подозрения, но этим и того достаточно.