Пуля для депутата
Шрифт:
— Так что я… Что я должен был делать-то?
— Ты только на митингах орать мастак… А работой заниматься другие должны? Это бизнес, придурок ты совковый! Бизнес! Это большие деньги! И за ними следить нужно! Ты же ими, мразь, пользуешься. Подписывай!
Гена наклонился вперед и задышал в лицо Кулькову.
Сан Саныч, преодолевая мелкую дрожь в коленях, подошел к столу и, почти не глядя, подмахнул несколько бумаг.
— Вот и молодец.
— Ну… Все-таки я должен товарищам сказать!
— Скажи, скажи… И вот это покажи. — Комаров положил на край стола видеокассету.
— Что это?
— Это
— Да, но как… Если я покупаю… Мне надо как-то…
— Ничего тебе не надо! Сиди тихо и не рыпайся! Неужели ты думаешь, что тебя допустят какие-то вопросы решать? Пой свои партийные гимны — от тебя другого проку все равно нет… Понял?!
— Ну это мы еще посмотрим! — На Сан Саныча вдруг снова снизошло вдохновение, и он попытался выпятить грудь и посмотреть на Комарова так, чтобы тот понял: перед ним стоит вовсе не ровня ему, а народный избранник как-никак.
Комаров, однако, ничуть не испугался выпученных глаз Сан Саныча. Он улыбнулся и спокойно вымолвил:
— Посмотрим, посмотрим. А сначала, герой труда, посмотри кассетку… Поехали, Галя. У нас сегодня много дел. И нужно себя в порядок привести, а то я вчера, кажется, выпил лишнего…
Гена ловко спрятал бумаги в свой портфель, взял Ипатьеву под руку — и они быстро вышли из кабинета, оставив дверь открытой.
Через несколько секунд в «святая святых» заглянула Лена:
— Вам что-нибудь нужно, Сан Саныч?
— Нет, Леночка. Спасибо… Ничего… Там кто-нибудь есть?
— Там уже много народу, Сан Саныч… Насчет митинга пришли. Потом — с завода делегация. Еще — из банка…
— Пусть обождут… Через полчаса.
— Хорошо, Сан Саныч, я поняла.
Кульков подошел к двери и запер ее на ключ. Потом вставил кассету в видеомагнитофон, включил телевизор и нажал кнопку воспроизведения… По экрану побежали мерцающие полосы, потом наступила полная темнота, начавшая, однако, очень быстро рассеиваться — и Кульков понял, что видит перед собой русскую парную.
«Каким образом они туда камеру-то сунули? — успел удивиться он. — Она же на таком жару да в пару сломается!..»
То, что он увидел через секунду, выбило из его головы все посторонние мысли.
Сначала по экрану проскакали куда-то за пределы кадра две абсолютно голые девахи, худосочные и маленькие, словно школьницы из бедных семей. А вслед за ними появился собственной персоной и он, Кульков Александр Александрович — надежда и опора пенсионеров-отставников, вечно ратующий за нравственность и равноправие, вечно обвиняющий нынешние власти в растлении молодежи, в распущенности и забвении морали…
Кульков на экране оказался гораздо противнее Кулькова в жизни. Это удивило Сан Саныча. Его снимали довольно часто. Как правило, — спонтанно — на митингах, демонстрациях, при посещении им заводов и фабрик, при открытии различных объектов, связанных с культурой, — памятников, бюстов, при переименовании улиц или где-то еще. Давал он и интервью — с регулярностью раза три в два месяца. И уже привык видеть себя этаким мужественным, простоватым и сильным мужчиной.
В этой же съемке, в бане, то ли ракурс был неправильно выбран, то ли еще что, но Кульков увидел себя в образе неуклюжего, пыхтящего низенького
Девицы схватили Сан Саныча за плечи и усадили на ступеньку. На лице его по-прежнему плавала улыбка олигофрена, уминающего свою перловую кашу с бромом. Но вдруг он сделался ужасно деловитым, серьезным: брови насупились, капля, до того все время повисавшая на кончике носа, сорвалась и больше не набухала.
Одна из девушек (или девочек?) присела, выставив на радость потенциальным телезрителям свою худую, почти мальчишескую попку, и сунула голову прямо между ног Кулькова — туда, где секунду назад еще болтался беспомощный темный лоскуток. Голова девчонки заходила вверх-вниз, попка задвигалась, завиляла. И Кульков, несмотря на то, что смотрел на экран со все возрастающим ужасом, почувствовал поступающее возбуждение. Мелькнула мысль: не нажать ли кнопку переговорника и не вызвать ли сюда Лену (что он иногда — не часто, но достаточно регулярно — проделывал)?
Коротко стриженная голова юной брюнетки отпрянула в сторону, и Сан Саныч на экране во всем великолепии… Если, конечно, эти слова, были уместны в отношении пузатого, потного мужика, нелепо раскорячившегося, расставившего в стороны тощие ноги, обвитые синими прожилками, с кривым, толстым фиолетовым членом, торчащим как-то не эстетично в сторону.
Вторая девчонка, сделав преувеличенно широкий шаг, медленно опустилась сверху на детородный орган партийного руководителя. Нанизаться с лету у нее не получилось: член Кулькова оказался недостаточно крепок. И девчонке пришлось суетливо впихивать его в себя — заведя свою тонкую руку за спину, промахиваясь и снова вдавливая член куда-то между своих тощих ягодиц…
Кульков хотел выключить телевизор — лицо покрылось потом, его начало подташнивать. Но сил хватило только на то, чтобы добрести до стола, плеснуть себе еще водки и махнуть содержание стакана, зажмурив глаза.
Когда Кульков снова повернулся к экрану, он увидел веселую «кучу-малу», где уже непонятно было, какой из девчонок принадлежит судорожно дергающая нога или рука; их попки мелькали со строгой периодичностью, и иногда между ними возникала панорама кульковского красного, распаренного живота. Камера брала самый крупный план, но изредка отъезжала, чтобы показать лицо Кулькова, сосредоточенное, почти злое. Лицо шевелило губами, что-то приговаривая, шмыгало носом.
— А-а-а… — тихо простонал Кульков, вцепившись в редеющие на макушке волосы. — А-а-а… Су-у-уки!
«Что они теперь с этой пленкой могут сделать?» — думал он. — «Все могут. Все. Уничтожить меня могут в одну секунду. Вот, попал, Сан Саныч… Вот, попал… Надо же так купиться… А я-то, старый козел, поверил… Подумал, что они искренне… Ну и мудак… Ну и мудак… Срочно звонить Комарову, срочно выяснить, что он будет делать, что он от меня хочет… Выкупить, выпросить, как угодно… Если жена увидит… А если товарищи коммунисты, черт бы их подрал, голодранцев сумасшедших, пенсионеров отмороженных… Скандалище… Это гибель. Это конец…»