Пуля для депутата
Шрифт:
— Не надо… — Наташа повела плечами, освобождаясь от Толиных рук.
Максимов только сейчас смог рассмотреть эту женщину повнимательней… Если бы не морщинки на лице — глубокие, уже не поддающиеся маскам и массажам, выдающие тот печальный факт, что Белкиной уже далеко не двадцать, и даже не тридцать, если бы не предательская седина, проглядывающая в темных волосах, ее вполне можно было принять за студентку, оканчивающую какой-нибудь престижный вуз или что-то в этом роде. Худенькая, среднего роста, с острыми торчащими вперед грудками, с упругими бедрами, затянутыми в потертые джинсы, она могла показаться
«На такую можно запасть, — рассуждал Максимов. — Этот Маликов, видно, толк в женщинах понимал. Что с того, что не молодая… Поди, прыткая — любой молодой сто очков вперед даст!..»
— Откуда я все это знаю? — безадресно спросила Наташа. — Меня приглашали в эту контору на работу…
— И что же — так прямо все и рассказали? — Максимов в упор посмотрел на Белкину: что-то она явно не договаривала.
— Ну, как вам сказать… В общем, рассказали… Так обстоятельства сложились. Вам обязательно это нужно знать?
— Наташа, понимаете… — начал было Максимов.
Но Наташа прервала его, подняв руку:
— Стоп, стоп, стоп. Ладно. Не нужно предисловий. И так все ясно. Мы все сейчас в одинаковом положении. Даже Аля…
Хозяйка вздохнула и закатила глаза.
«А она, похоже, до сих пор не понимает, какая нам всем грозит опасность, — подумал Карпов. — Она все думает, что это такая интересная игра… С выпивкой и неожиданно свалившимся на нее сексом».
— В общем, любовник у меня был. И любовник этот мне все и поведал. Когда особенно расслаблялся, много чего выбалтывал. А потом мы разошлись… Он ведь не знал, что я с Маликовым знакома. Поэтому и болтал. Чем дальше дело заходило, тем меньше оставалось секретов… А любовник — Леша, Алексей Викторович — он один из членов правления упомянутой новой фирмы… Понимаете? Когда они, то есть Маликов и Лида его, все это организовывали, изначально в качестве учредителей были взяты подставные лица. Маликову самому нельзя коммерческой деятельностью заниматься: он депутат, и все такое… Нельзя, одним словом. Вот там и сидели такие, как у Ильфа и Петрова, зиц-председатели. А через некоторое время, когда нашлись люди, которые поняли, какой это сладкий кусок, все подставные директора были заменены. И право подписи перешло к другим людям… Короче, Маликову красиво сделали ручкой.
— Так просто все??? Это же большая война! — Максимов поморщился. — Неужели так все с рук и сошло?
— Ну где же сошло? — возразил Карпов. — Ты вот говоришь — «война». Вот она и началась, эта война. И Маликов как раз и стал первой жертвой этой войны. Наташа тоже чуть не пострадала…
— Чуть?! Да я уже по-крупному пострадала! На улицу выйти не могу!..
— Не говоря уже о тебе, Николаич… На тебя все стрелки, кажется, перевели…
— Да почему же на меня-то? Что же это за наказание?
Карпов подошел к Максимову и похлопал его по плечу:
— Все очень просто, Николаич. Война должна быть. Но у этих сук — у хозяев, мать их так, принято сейчас не мочить своих. А поскольку у них нет, собственно, ни чужих, ни своих… Вернее, свои и чужие есть на каждый, строго определенный момент времени, и меняются они местами очень быстро. Своих от чужих отличить очень сложно: Сегодня он чужой, а
— Я не понял — смысл-то какой? Если кто-то кому-то должен, то, значит, они грохают кого-то третьего и расходятся довольные?
— Нет, не совсем так. Они грохают крайнего, которым в данном случае оказался Маликов. А потом просто переводят стрелы на тебя. Чтобы отчитаться перед ментами. Это же азбука!
— А почему на меня?
— Ну это уж ты у них спроси. Вот Григорьев, видимо, знал почему… За что и поплатился.
— Кстати, да, а он-то как попал в эту мясорубку? Наташа — ясно, они знают, что она знает… А Григорьев?
— Это пока не ясно. Как непонятно и то, связан ли с этой цепочкой Боровиков, которого тоже вешают сюда же… Вообще, это очень удобно — взять и все громкие убийства нанизать на один такой стрежень. Поди разберись потом. Даже термин есть специальный — передел, мол, сфер влияния. Что за этими словами стоит, хоть кто-нибудь может объяснить? Чушь собачья! Все проще на самом деле…
— Конечно! — Максимов встал с табуретки. — Проще некуда! Ладно, давай собираться, нас там уже ждут. Они не любят, когда их клиенты сильно опаздывают. Надо еще в магазин зайти…
— Зачем? — Карпов нахмурился.
— Как это — зачем? За водкой, за закуской…
— Опять пить весь день? — Карпов скривил рот в иронической улыбке. — Что-то подозрительно мне это… Если там у тебя такие черные алкаши, чем они нам помогут?
Максимов усмехнулся:
— А ты желаешь, чтобы нам помогали эти — с холодной головой и горячим сердцем? Нет уж, мои мне как-то приятнее…
— Ладно, раз обещали — поедем. Посмотрим, что там у тебя за супермен… Наташа, ты не выходи из дому, ладно?
Аля обняла свою гостью за плечи:
— Не волнуйтесь, мужчины, я уж за этим прослежу. Мы с Наташенькой дома посидим, по хозяйству тут… Пошебуршим.
— Во-во, пошебуршите… Все, мы поехали. — Максимов решительно шагнул к выходу. Но неожиданно остановился, вернулся, поцеловал Алю в губы и потрепал по голове Наташу.
— Дверь никому не открывайте! — сурово рявкнул он напоследок, чтобы как-то замять свидетельство минутной слабости.
Шантаж
Кульков проснулся в отличном расположении духа. И, только сделав первое движение — чуть приподняв голову с подушки, понял, какой силы похмелье давит на его тело, разрывает весь организм, каждую клеточку, каждый уголок мучительной тупой болью.
Организм-то ладно: тело, оно и не такое выдерживало… А вот что касается головы — здесь дело обстояло совсем нехорошо.
Кульков видел прямо перед собой хитроватое, с вечной невысказанной тайной в раскосых глазах, лицо Ильича. Ленин был в привычной кепке, с запомнившейся Кулькову за долгие годы советского идолопоклонничества бородкой — и смотрел прямо ему в глаза, словно ожидая от лидера петербургских — тьфу, ленинградских! — коммунистов какого-то слова, какого-то шага, просто какого-то действия.