Пуля для дублера

Салов Юрий Борисович

Подразумевалось, что Беликов посчитает разумным сделать то же самое.

– Вот что, - сказал Юрий.
– Все это очень интересно, но я не знаю, кто вы, черт возьми, на самом деле. Я не знаю, говорите ли вы мне правду, об этом человеке, о том, что он был офицером разведки, о СВР ... о чем-либо. Я даже не знаю, должен ли я сидеть здесь и разговаривать с вами. Я просто жду УДО и чувствую себя хорошо.

– Чувствуете себя хорошо?
– Тон Мандрыкина был полон презрения.
– Я вижу. Ну, господин Беликов, скажите

мне, что бы вы потребовали, чтобы вам было удобно разговаривать со мной и верить в то, что я должен сказать?

– Что бы мне потребовалось?
– усмехнулся Беликов. Это был хороший вопрос, и это было все равно что объявить рейз в игре в покер. Вместо того, чтобы уходить от этого, здесь он разговаривал с человеком без лица и позволял себе втягиваться, почти мгновение за мгновением, все глубже и глубже в то, что любой дурак мог видеть, было странным и опасным делом.

Мандрыкин вытащил из сумки и кинул на стол несколько фотографий.

– Может это тебя заинтересует, - бросил он.

Юрий взглянул на фотографии. На них был запечатлен его, Юрия образ. На фото был словно его брат-близнец. В профиль. В анфас. Он и одновременно не он. Это был странный момент: мир остановился; его отражение не давало ощущения движения или жизни. Он смотрел на зеркальное изображение самого себя.

Этот офицер жил с его лицом. Или наоборот?

Юрий опешил.

Глава 8

– Какого черта? Что здесь происходит? Вы меня где-то тайком снимали?
– вырвалось у него.

– Нет. Это фото нашего офицера, - отрезал Мандрыкин.

Юрий едва мог оторваться от фото, где изображение в профиль еще больше подчеркивало сходство между его собственным лицом и фотографией погибшего сотрудника СВР. Ноги Беликова стали эластичными, и он тяжело опустился на стул, не подозревая о том, что он делает. Ошеломленный, он уставился на свет стола, который, казалось, приобрел жуткую бледную ауру. Он даже не знал, как думать об этом. Что, черт возьми, было его ориентиром здесь? Возможности? Последствия? Это было за пределами странного. Какое жуткое совпадение. Он сглотнул.

Мандрыкин уселся в свое темное кожаное кресло, восстанавливая свое положение в полутени. Конец белых манжет его рубашки светился при слабом освещении, пока они опирались на подлокотники кресла. Юрий мог разглядеть белые глаза Мондрагона без век сквозь косую тень.

– Это было впечатляюще, - признался Беликов.

– Тебе сейчас лучше?

– Мне лучше. Хотя я не могу сказать, что чувствую себя комфортно.

Это не вызвало эмоций у Мандрыкина. Мгновение они сидели молча, а затем он начал:

– Вы найдете это интересным, Юрий Владимирович. Наш офицер интересовался

скульптурами, живописью, иконами. Это было его хобби, а также его оперативное прикрытие. У него было то, что я думаю, вы бы назвали классической тренировкой. Он учился в ЛГУ. Я не помню у кого именно. Он хорошо разбирался в искусстве. Его работы были элегантными, больше, чем просто академические упражнения. Они были ... людьми. Но он преуспел в портретной живописи. Я думаю, его портреты были исключительно хороши. Он попадал в глаза своим моделям, в их умы. Я думаю, что это была его способность видеть ...скрытое под лицом, которое позволило ему преуспеть в качестве офицера разведки.

Незнакомое чувство охватило Беликова, посылая резкий привкус во рту.

– Вы, знаете, замечательно похожи на него, - продолжил Мандрыкин.
– Помимо очевидного, в вас есть вещи, которые жутко напоминают вашего двойника. Иногда это ... просто жест, то, как вы поворачиваете голову, или...

Голос Мандрыкина замолчал, и Беликов с удивлением почувствовал внезапную глубокую печаль. Это был озадачивающий, но неоспоримый момент стремления к чему-то, чего никогда не могло быть. Если бы он только мог поговорить с Евгением. Вопросы, которые он хотел задать, наводнили его мысли, раздуваясь и размножаясь во взрыве любопытства.

Беликов всегда имел репутацию одиночки, и теперь это смутное чувство изоляции, с которым он жил, и которое он просто воспринимал как свою собственную особенную разновидность индивидуальности, было выражено в совершенно ином свете.

– Господин Беликов, - Теперь голос Мандрыкина стал более строгим, что привлекло внимание Юрия.
– Юрий, - сказал он тогда, пытаясь изменить тон. Затем он остановился, чтобы сполоснуть свое лицо и глаза. Когда искрящийся туман рассеялся в наклонном свете, Беликов почувствовал изменение напряжения в комнате.

– Как вы уже наверняка видите, - продолжил Мандрыкин, - вы находитесь в уникальном положении. Тем более, когда вы рассматриваете свою ситуацию с точки зрения вашего двойника и его роли в разворачивающихся событиях в Азербайджане. И, что более важно, то, что было оставлено незавершенным, когда его убили.

Мандрыкин остановился и медленно, спокойно сложил руки на коленях. Это казалось жестом одновременно осторожным и подготовительным.

– Присутствовал он там или нет, мы не знаем, - сказал Мандрыкин, - но мы уверены, что Гасан Фархадов ответственен за смерть нашего офицера.

Он поднял руку; туман пронесся сквозь свет.

– Я скажу вам кое-что, Юрий, критическую правду об охоте на людей. У войны тысяча лиц. За публичным лицом войны, за яркой риторикой политиков, которые разжигают общественную волю, чтобы перемещать армии и флоты в погоню за другими людьми, правда в том, что такой человек, как Гасан Фархадов, в конечном итоге оказывается на земле, потому что другой человек обладает непреклонной желание увидеть его труп. Это всегда сводилось к страшным, потным усилиям одного человека против другого человека. Это всегда было и всегда будет личным.