Пуля с Кавказа
Шрифт:
– Действительно, красиво… Двадцать лет уже любуюсь, и не надоедает. Это вам, молодой человек, не петербургское болото!
– Вы правы. Иной раз я вам завидую, Эспер Кириллович. Служить в эдаких местах…
– Да. Вон, видите, Телетль. Сама гора совершенно безлюдная, а внизу, у подошвы, располагается одноимённый аул. Когда в пятьдесят девятом я пришёл сюда с отрядом генерала Ракусы, именно нам сдался владетель Телетля, знаменитый Кибит-Магома.
– Я слышал это имя. Он ведь был наиб Шамиля?
– Любимый наиб! Попортил нам много крови. А вот, гляди, тоже предал своего хозяина, когда под тем всё зашаталось. Князь Барятинский говорил: «Шамиль ездит с палачом, а я с казначеем». Да… И в итоге мы переправились через Аварское Койсу без единого выстрела. Вот что делает золото! После этого Шамилю уже
– Так вы и Гуниб, получается, штурмовали?
– А как же! Я там первый раз ранен был, и сам Барятинский произвёл меня из юнкеров в прапорщики.
– Здорово! – искренне восхитился Лыков. – Сколько же вам тогда было лет?
– Восемнадцать. И с этим вашим Лемтюжниковым, кстати, у меня свои счёты. Ранил-то меня на горе русский артиллерист-дезертир. Из его гвардии.
– Расскажите поподробнее.
– А чего рассказывать? Гуниб, ежели вы желаете знать, очень большая гора. Пятьдесят вёрст в окружности! Даже отсюда видать, какова его вершина – целый город может поместиться. А дорога снизу всего одна. Шамиль перегородил её каменной стеной и поставил единственное, оставшееся у него, орудие. Прислуга наполовину состояла из русских дезертиров. Вот и представьте себе картину: узкая крутая тропа, поперёк – высокая стена, а за ней четыреста отчаянных мюридов и заряженная картечью пушка… Страшно даже подступить! Но надо. Наш славный Ширванский полк ударил, не долго думая, в штыки. Помню, я бежал в первых рядах, и из нашего взвода тут же полегла половина. Я выдержал два выстрела картечью. Бегу, голова кругом. Восемнадцать лет! Жить-то как охота! Товарищи вокруг меня падают, свинец, кажется, чиркает прямо по волосам. Жуть! Но бегу. Поручика ранило, унтер-офицеров обоих убило, а я всё на ногах. Стена уж близко. Из-за неё такие рожи осатанелые выглядывают… Ничего не соображаю; понимаю лишь, что нужно добежать до стены, и этот ужас закончится. И тут – третий залп картечью, почти в упор. Меня ударяет в плечо, я падаю, тут же поднимаюсь и падаю снова. Левая рука висит, как плеть. Но мимо бегут ширванцы. Гляжу, а уж на стене идёт штыковой бой. Откуда только силы взялись! Бросил я ружьё – одной рукой его не удержать, выхватил револьвер (он полагался портупей-юнкерам), и туда. Эдакая злоба на мюридов взяла – готов был, кажется, грызть их зубами!
– И что? Достался вам кто-нибудь?
– Один достался! Когда вбежал я на стену, там всех уж перебили. Солдаты подымались вверх по ручью и кололи подряд. Резня была жуткая. Я вошёл в ручей, а он полон кровью… Говорят иногда, что Гуниб взяли малою потерей. Это справедливо для тех отрядов, которые поднялись на вершину с тылу, по тайной тропе. Мы, ширванцы, брали аул в лоб, и нам досталось крепко…
Так вот. Я перешёл ручей и заскочил в берёзовую рощу. Там, на вершине, была даже берёзовая роща, что большая редкость на Кавказе… Встал, смотрю и ничего не вижу. Только треск стоит вокруг, звенят шашки и штыки, грохают выстрелы, люди стонут. А самого боя не разглядеть. Вдруг рёв чисто звериный, и на меня набрасывается из куста огромный мюрид. Борода красная, крашеная хной, видом страшный-страшный! Сабля у него в руке, а по клинку её стекает кровь. Такая алая… Я, не целясь, и выстрелил. В упор. Куда попал, не понял сначала. Только мюрид рухнул тут же мне под ноги. Ткнулся папахом в сапоги, будто хочет их облизать. И рука с шашкой медленно так отводится назад для удара… Я ему сверху в левую лопатку – знаете, как кабанов бьют? – и добавил. И рука остановилась. Подбежал тут солдатик, Никодимов фамилия, перевернул это чудище, снял с него отделанный серебром кинжал, молча протянул мне и умчался дальше, к аулу. А я почувствовал, как силы меня покидают. Убрал револьвер, взял кинжал в здоровую руку и пошёл обратно к стене. Вот он.
Артилевский отстегнул оружие с пояса и протянул его Лыкову.
– Оказался настоящий «базалай». С тех пор с ним и не расстаюсь.
Да, подумал Алексей, вот и происхождение выяснилось; а я поторопился плохо подумать…
– Дорогая вещь, – сказал он, возвращая кинжал войсковому старшине.
– Дорога память. Память о том времени, когда ты был молод… Так вот, об артиллеристах. Вернулся я к горской позиции и вижу: два десятка солдат, из которых большинство, как и я, ранены, пинают возле пушки человека. А
– Зажгли?
– Да. Ещё живого. Подпалил на нём одежду. Он вскочил, бегает, а они встали кольцом и из круга его не выпускают, толкают вовнутрь. Дезертир кричит, мечется, а мои ширванцы только прикладами его угощают…
– Пощады не просил?
– Потом уже, перед тем, как помирать. Сказал: братцы, добейте, мочи нет терпеть.
– А солдаты?
– Смеются. Говорят: привыкай, собака, тебе теперь в геенне каждый день эдак-то будет. Минут двадцать он горел, и сознание не терял, пока не кончился. Вот, Алексей Николаевич, так я ознакомился с людьми Лемтюжникова. Ну-с, пойду встречу исправника, а вы поскорее поправляйтесь!
Артилевский ушёл, а вместо него вскоре появился озабоченный Таубе.
– Ну, Лёха, ну, орёл! – сказал он. – Такого зверя завалил. Знаешь, кого ты стрельнул?
– Которого из трёх?
– Первого, в синем бешмете, что был возле коней. Оказался сам Гамзат-пушикчи [81] !
Лыков скривился:
– Если бы ты сказал про Большого Сохатого или Верлиоку… А имя твоего злодея мне ни о чём не говорит.
– Один из опаснейших преступников Дагестана. Грабят многие, а этот ещё и убивал: старался не сохранять свидетелей. На его совести более десяти жизней. Кровников имел по всей Аварии. Аул гудит – у него и здесь имелись жертвы. Три года за ним охотились. И армия, и полиция, и кровники – а попался он тебе!
81
Пушикчи – поддувальщик мехов в кузне.
– Да чёрт с ним, – отмахнулся Алексей. – У меня сейчас была интересная беседа с Артилевским. Выяснилось, например, откуда у него такой кинжал. И вообще, он оказался лучше, чем я до сих пор полагал.
И он пересказал барону свой разговор с войсковым старшиной. Тот внимательно выслушал, вздохнул:
– Да, туману всё больше. Ну ничего! На заколдованной горе весь туман рассеется. Что-то лекаря долго нет, а тебе пора уж менять перевязку.
Тут из-за забора этапного двора вышла женщина. Даже, скорее, дама… Лет тридцати, русская, стройная, с привлекательным лицом и чудными карими глазами. Откуда такая в диком дагестанском ауле? Дама была одета в простой, но элегантный укороченный костюм, а в руке держала акушерский саквояж.
– Добрый день, господа, – сказала она приятным воркующим голосом. – Это вы затребовали доктора? Прошу прощения, я только сейчас освободилась.
– Вы… доктор? – ошарашено спросил подполковник, торопливо снимая фуражку. Лыков немедленно последовал его примеру.
– Лидия Павловна Атаманцева, здешний лекарь. Куда идти?
– Вон туда, пожалуйста. Раненый перед вами. Лыков Алексей Николаевич. А я Таубе Виктор Рейнгольдович.
– Ранение сквозное?
– Я вытащил пулю своими силами, – пояснил сыщик. – Стало сквозное.
– Своими силами? – с интересом глянула на него Атаманцева. – Имеете опыт?
– Приходилось воевать…
Втроём они прошли в комнату начальника караула, отведённую для раненого.
– Простите, госпожа Атаманцева… – нерешительно начал барон, – но… что, в ауле нет другого доктора? Или хоть табиба. Не может быть, чтобы к вам обращались за врачебной помощью горцы-мужчины.
– Что, не ожидали увидеть здесь «жевешку» [82] ? – неприязненно ответила Лидия Павловна. – Вы тоже из них, из этих? Разумеется, мужчин пользует местный табиб. Ко мне приходят женщины и дети. Но он сейчас в отъезде, вернётся только завтра утром. Что вас смущает? Я с отличием закончила Женские врачебные курсы при Медико-хирургической академии. Была ассистентом профессора Здекауэра. Мне уйти?
82
«Жевешка» – женщина-врач – уничижетельное наименование в обывательской среде женщин, занимающихся дипломированной врачебной практикой.