Пунктирная линия (журнальный вариант)
Шрифт:
— Мы и стараемся, ищем.
Зеленкова развела руками. Ее красноречивый жест словно бы говорил: «Хорошо же вы стараетесь! Сидите здесь, выспрашиваете о каких-то пустяках!»
— Вы могли бы облегчить наши поиски.
— Да я готова на все! Отпрошусь сейчас с работы. И на завтра тоже. Скажите только — куда мне пойти? Где искать? — Слова Зеленковой прозвучали так непосредственно, что майор улыбнулся.
— Идти никуда не надо, Агния Петровна. От вас нужна информация. Чем больше знаешь о человеке, тем легче его искать. А мы о Романычеве не знаем ничего.
— Понимаю... В больницах, значит, его искали. К
— В моргах мы искали тоже, — помог Семен.
Женщина с облегчением вздохнула.
— Может быть, в Луге? Может быть, Капитон Григорьевич поехал в Лугу и там ему стало плохо? Надо позвонить в лужскую больницу! Он всегда приезжал из Луги больной.
— А зачем он туда ездил?
— У него в Луге дочь. Взрослая дочь...
Бугаев достал блокнот.
— Ее адрес?
Зеленкова вздохнула.
— Больная дочь. Дебилка. В психбольнице. Она уже перестала отца узнавать. — Агния Петровна закрыла лицо руками и долго молчала.
Майор пожалел, что они сели в комнате без телефона. Можно было бы сразу позвонить в Лугу.
— Жена Капитона Григорьевича умерла в пятьдесят шестом, — сказала Зеленкова. — Он почти всю жизнь прожил один. А были женщины, мечтавшие выйти за него замуж, — Агния Петровна вздохнула. — Вы только не отнесите это на мой счет. У нас с Капитоном Григорьевичем особые отношения...
— У Романычева есть враги? — перебил майор Зеленкову, решив, что про особые отношения ему знать не обязательно.
— Враги? Были люди, которых он не любил. Но о таких подробностях лучше спросить самого Капитона Григорьевича.
— Агния Петровна!
— Да, да... Я все понимаю! Но какое они могут иметь отношение к Капитону Григорьевичу?
— Их фамилии Климачев и Поляков?
Зеленкова с удивлением посмотрела на майора и кивнула.
— Они встречались?
— Нет. Вернее — я не знаю. Климачев давно умер. А Поляков присылает Капитону Григорьевичу поздравительные открытки к каждому празднику. Он сердится и рвет их на мелкие кусочки.
— Вы не читали эти открытки?
— Читала. Ничего особенного. «Дорогой Капитоша, поздравляю с первомайским праздником! Желаю здоровья...» — Она пожала плечами. — «Всегда помню о тебе». Последний раз, в апреле, мне удалось перехватить открытку, и Капитоша радовался, как ребенок, что поздравления нет.
— Они когда-то дружили?
— Нет. Наверное, вместе работали. Капитон Григорьевич ничего о них не рассказывал. Я только видела, что он всегда сердился, получая открытки. Говорил: «Это плохие люди»,
— Вы же сказали, что он получал открытки только от Полякова?
Зеленкова смутилась.
— Значит, о Климачеве вы знали из рассказов Капитона Григорьевича? Что он вам о нем говорил?
Она опустила голову и почти шепотом произнесла:
— Это безнравственно — рассказывать о чужой жизни.
— Ну хорошо, — согласился Бугаев. — Не будем касаться чужих секретов. Но у Капитона Григорьевича, наверное, есть добрые знакомые?
— Да, есть. Последние несколько лет он любил бывать у отца Никифора, священника из Владимирского собора. С Ланиным — это наш бухгалтер, сейчас на пенсии, — он играет в шахматы. С участковым милиционером он встречается часто. Не знаю почему. Земляки? Но ведь этого
Закончив разговор, они вернулись в приемную директора. Семен позвонил в Управление, попросил срочно связаться с Лугой. Разговаривая с дежурным, он слышал, как Агния Петровна говорила кому-то по другому телефону:
— Нет, нет, милочка, сегодня вечерам никак не могу с тобой встретиться. Спасибо, роднуля.
6
История Романычева угнетала полковника все последние дни. Ему не хотелось углубляться в это блокадное дело. И сейчас он отчетливо понял, почему. Слушая старика, Корнилов заново переживал то страшное время. И память сопротивлялась, оберегая своего хозяина от лишних переживаний — день нынешний тоже не был безоблачным. «Может быть, рассказать кому-то из газетчиков про старика? — подумал он. — Если Романычев теперь неподсуден закону, то пусть ответит перед людьми. Борис Лежнев мог бы написать интересно и остро».
Лежнев работал в литературном журнале редактором отдела очерков и публицистики. Много писал сам. Его манера излагать материал импонировала Корнилову. Борис Лежнев никогда не рубил сплеча, не торопился выносить окончательный приговор. Он видел факты и умел показать их читателям не плоскими и одноцветными, а объемными, переливающимися всеми цветами радуги. И плохие, и хорошие люди в его очерках не были лишены достоинств и недостатков. И как ни парадоксально, хорошие становились еще привлекательнее, а к плохим не прибавлялось симпатии.
Их связывала давняя дружба. В пятидесятые годы Корнилов работал оперуполномоченным уголовного розыска в Петроградском райотделе, а Лежнев — воспитателем в общежитии ремесленного училища на Подковыровой улице.
Жизнь у Лежнева была неспокойная — не проходило дня, чтобы его воспитанники не учинили какую-нибудь «бузу». Шпаны в общежитии хватало, и поэтому Корнилов был там частым гостем. Иногда, возвращаясь вечером домой, он заходил к «ремесленникам», как звали тогда учеников ремесленных училищ, и без особого повода. Как сказали бы сейчас, для профилактики нарушений. А Корнилов шутил: «Хожу, чтобы меня не забывали». Его и не забывали — и побаивались, и уважали.
Высокий, сто девяносто два сантиметра, сильный мужчина, улыбчивый, умеющий подойти к любому — и к старику, и к молодому забияке, и к профессионалу-домушнику, — он любил свою жесткую службу. И по молодости испытывал любопытство ко всем людям. Эта черта и сблизила его с воспитателем Лежневым, таким же любопытным к людям человеком.
Их жизненные пути то сходились, то расходились надолго. Были годы, когда они встречались очень редко, но никогда не теряли друг друга из виду. Когда Лежнев начал публиковать в газете коротенькие заметки, Корнилов уже работал в уголовном розыске городского Управления. Он и убедил своего приятеля попробовать силы в уголовной тематике. После первого большого судебного очерка, написанного для «Вечерки», Лежнева пригласили в штат газеты.