Пурпурный занавес

Глуховцев Всеволод Олегович

– На любой?.. – Глухаревский иронично ухмыльнулся.

Но никто не ответил ему.

Гордеев продолжал с интересом разглядывать писателей.

Все, кроме Шарапова, сидели спокойно, хотя и по-разному. Леонтьев как-то насупился, с серьезным видом смотрел в свой блокнот, что-то чиркал там ручкой. Ягодкин, наоборот, откинулся на спинку своего стула, сидел гордо, прямо, поводил по залу прищуренным надменным взглядом. Барков потеребил Глухаревского за рукав пиджака, что-то заговорил шепотом, тот слушал, кивал, а ирония

все не сходила с его лица.

«Сноб», – неприязненно подумал Николай.

Шарапов же, как сел, так ни секунды спокойно не высидел, все ерзал, крутился, точно в стуле у него торчало шило.

– Смелее, смелее, господа, ну что же вы?.. Господин Шарапов, – вдруг сунулся ведущий к непоседе, – вы что-то хотели сказать?

– Я?! – тот так и подпрыгнул. – Нет, ничего.

– Мне показалось, вы просите слова.

– Н-нет, это я так…

– А! Ну, тогда позволите, я сам вам вопрос задам?

Шарапов кивнул, улыбнулся неуверенно. Лоб заблестел – вспотел от волнения что ли.

– Прекрасно, – ведущий ванькой-встанькой качнулся с пяток на носки. – Скажите, откуда у вас такое редкое имя?

В зале кто-то громко хмыкнул.

Николай тоже приподнял брови: никак не ждал этого вопроса. Ему показалось почему-то, что ведущий нарочно так спросил, чтобы Шарапова в краску вогнать.

Тот, однако, ничуть не смутился.

– Откуда? Да из Пушкина. Из «Руслана и Людмилы». Один из Людмилиных женихов, помните: «…младой ногайский хан Ратмир…» Мама у меня фанатка Пушкина была, вот и назвала.

– Пушкин – это прекрасно… – ведущий хохотнул каким-то стеклянным смехом. – Но почему, скажите на милость, именно этот персонаж? Не Евгений, не Дубровский… тот Владимир, кажется? И не Герман… не Руслан, наконец!

– На Руслана он не тянет, – насмешливо обронил Ягодкин.

Бог весть, что этим хотел сказать писатель-мистик. Никто не обратил внимания на его слова, разве что Леонтьев поднял сумрачный взгляд, покосился несколько секунд на Ягодкина, да опять вернулся к своему блокноту, прошелестел страницей.

– Ну, я уж не знаю, – Шарапов пожал плечами. Отвернулся, посмотрел в окно.

В это момент чья-то рука в передних рядах вытянулась над головами.

– Пожалуйста! – обрадовался ведущий.

Поднялся смущенный юноша в очках – типичный «ботаник», отдернул куцый пиджачок, из которого давно вырос.

– У меня… – здесь он старательно откашлялся, – у меня вопрос к господину Глухаревскому.

– Слушаем вас.

– Скажите, пожалуйста… – Николаю видно было, как покраснели уши молодого человека, – вот я, читая ваши вещи, не вижу в них ничего собственно фантастического… то есть, от классической фантастики… ну, я хочу сказать…

Здесь его уши заалели совсем уж рубиново, он сбился окончательно, но Глухаревский прекрасно понял его мысль. Так и сказал:

– Я понял. Когда человек слышит слово «фантастика», ему представляются

следы на пыльных тропинках далеких планет, звездолеты, космонавты, биороботы, пришельцы из других миров… на худой конец – гоблины, тролли, драконы и чудо-юдо-рыба-кит, не так ли?..

Юноша кивнул так, что чуть не уронил очки.

– Так, – Глухаревский выпрямился, и Николаю вновь бросилась в глаза круглая покатость его рук и плеч под пиджаком, явно знакомых со штангой. – А в книгах Глухаревского ничего этого нет. И почему тогда он называет себя фантастом, так?..

Тут писатель пустился в длинное рассуждение, смысл которого Гордеев упустил, так как отвлекся, рассматривая писателей, всех пятерых – ведь очень может быть, что кто-то из них убийца, да не просто убийца, а хладнокровный жестокий монстр, чудовище в человечьем облике!..

И сколько Николай не всматривался, ровно ничего чудовищного ни в одном из них не видел. Более того, что-то неприязненно-снобистское, почудившееся ему в Глухаревском, улетучилось, тот говорил серьезно, искренне, и теперь Николаю подумалось почему-то, что таким должен быть, наверное, школьный учитель литературы – хороший, ценимый начальством учитель…

Тут Гордеев спохватился: прослушал, раззява! Он вернул внимание, и, как оказалось, к самому концу. Но главную, кажется, мысль успел поймать – Глухаревский сказал, что фантастика вовсе не где-то за тридевять планет и галактик, а везде, она рядом, подстерегает нас в самых укромных закоулках, в гуще городской дворняжной жизни, в изгибах улиц, в окнах первых этажей… словом, в каждой, самой прозаической точке пространства-времени кроется то самое, таинственное, жутковатое – надо его только увидеть.

Николай посмотрел на Глухаревского с одобрением – идея понравилась. Вновь побеспокоил Пинского.

– Да? – любезно молвил тот.

– Скажите, вы что-нибудь читали у него, у Глухаревского, я имею в виду?

– Да, разумеется.

– И как?

– Неплохо, – кивнул Пинский.

Переговаривались, разумеется, вполголоса.

– Еще вопросы! – бодро выкрикнул ведущий.

Поднялось сразу несколько рук.

– Так, так, – запульсировал толстячок, – дискуссия расширяется, очень отрадно… Ну, давайте по очереди. Вот вы, молодой человек… Да-да, в джинсовой куртке, прошу!

Беседа и вправду разгорелась. Первое смущение прошло, читатели ожили, зашевелились, в зале стало шумновато, руки тянулись уже наперебой.

Николай следил и слушал с интересом. Вопросы, правда, все были какие-то уж очень специальные, но все равно было любопытно.

– Скажите, пожалуйста, – смущалась худенькая сутулая барышня, – это, в общем-то, ко всем… Вот что, по-вашему, значит – современная литература? Ее как бы основные тенденции… Заранее спасибо! – и она села.

– Хороший вопрос, – похвалил ведущий. – Кто ответит?