Пурпурный занавес
Шрифт:
– Есть мнение, я вычитал в одной из ваших книг, – поддержал Николай, – что, возможно, нормальны как раз таки те, кого общество относит к числу душевнобольных. А у большинства «нормальных» восприятие мира искажено в силу разных там стереотипов.
– Совершенно верно! Современный человек уже давно забыл свою подлинную сущность, весь покрылся психологическим панцирем, и старается ни при каких условиях не снимать свои социальные маски. Ты – это не ты, а твоя личина… Есть Я, а есть Персона.
– У наших писателей множество Персон, – заметил Николай.
– Правильно! На то они и писатели. Ведь им приходится создавать миры и населять их персонажами. Какую-то часть своей души они вкладывают в описание героев и сюжетных линий, наделяют их своими чертами и сами перенимают их свойства… Вживаются во множество ролей, образов – чтобы лучше, правдоподобнее описать это в своих произведениях. По сути, они все одержимы бесами собственного
Гордеев хмыкнул:
– Тогда, получается, актёры должны быть в ещё большей степени психи.
– Невротики или психопаты – да, вполне, – согласился врач. – Собственно, вообще любая творческая личность…
– А из наших фигурантов кто более всего ушёл от нормы? Ягодкин?..
Аналитик сделал неопределённое лицо.
– Пожалуй, да, но это вовсе не значит, что он маньяк. Перверсии есть у них у всех, и какая именно может довести человека до цугундера… Леонтьеву, кстати, свойственна подсознательная эфебофилия, – неожиданно добавил он.
– Гомосексуальное влечение к юношам и подросткам, – тут же процитировал на память Гордеев, – в подсознании он совершал акт педикации – полового сношения через задний проход. Но ведь это не говорит о том, что и в жизни он – педик, верно?
– Абсолютно верно, – согласился Пинский, – как и в случае с Глухаревским. Тот вовсе не является садомазохистом въяве, скорее – скрытый последователь маркиза де Сада. К слову сказать, если Леонтьев выглядит самым образцовым – прекрасный семьянин, без вредных привычек, спокоен, рассудителен, то Глухаревский немного странная личность. Несколько раз был женат, но, не прожив и пару лет в браке, разводился. Живет с пожилой матерью, хотя, насколько мне известно, у него имеется еще одна квартира. Холодный, замкнутый товарищ. Со всеми приветлив, но не более того. Вот уж у кого постоянная и непробиваемая маска!
– И мне он показался каким-то отчужденным, себе на уме, – признался Николай, – но такое ощущение… будто под толщей льда полыхает термоядерный реактор.
– Замечательная метафора! – смеясь, воскликнул аналитик. – Лучшего сравнения и не придумаешь. Так что, как сам понимаешь, Глухаревского сбрасывать со счетов никак нельзя.
– Согласен, – Гордеев кивнул. – Признаки серьёзные: садистские наклонности, скрытность, неудачи в супружествах… Да и физически он подходит – силен как бык, натренирован. С эффектом неожиданности вполне может замочить любого.
– Гм, – Пинский потер кончик носа, – не будем спешить с окончательными выводами. Аргументы достаточно убедительны, но… На мой взгляд, наибольшее подозрение вызывают трое: Ягодкин, Шарапов и Глухаревский. Но и Баркова с Леонтьевым не следует обделять вниманием. Барков, кстати, в молодости усиленно занимался восточными единоборствами, так что тоже может врезать – мало не покажется… Ну, а касательно богатства внутреннего мира, то ты сам видел. Все пятеро прямо-таки мифотворцы.
– Согласен. Но что решим? За кем-то ведь следует в первую очередь установить слежку? Барков? Глухаревский? Шарапов?..
Пинский покачал головой:
– Недостаточно информации. Необходимы уточняющие сведения. Пожалуй, следует посоветоваться с нашим детективом – изложить ему все, что мы узнали и провести совместный анализ. Я этим займусь, а ты, Николай, попробуй помедитировать на эту тему, в особенности перед сном. Может, что-то тебя осенит?
– Ладно, – кивнул Николай. – Попытаюсь.
На том и распрощались. Уже выйдя от психоаналитика, Николай вспомнил, что так и не рассказал тому о своих чудесах с интеллектом – совсем зарапортовался, вот и вылетело из головы. Ну, ничего, в следующую встречу обязательно сообщит.
Дома опять с головой ушел в чтение. От дяди осталась небольшая библиотека, да у Марины прихватил несколько томиков философских и медицинских трудов. Художественная литература его не особенно интересовала, ну, если только потом, как-нибудь на досуге, перечитает классиков. Сейчас же читательский и познавательный зуд распространялся, главным образом, на серьёзные вещи. Он чувствовал, что знаний ему ох как не хватает, и необходимо срочно их пополнять. Два с половиной десятка лет жил неучем! – Николай с прискорбием был вынужден себе в этом признаться. О какой уж тут охоте на маньяка говорить, если сам был туп как баобаб!
Теперь положение стало исправляться. За какие-то сутки Коля уже многое познал и осознал. А впереди – новые знания, новые сведения. Упорства ему не занимать. А уж о том, с какой скоростью и интенсивностью он поглощает массу всевозможной информации, и говорить не приходилось – вундеркинд, да и только!
– Вундерменш! – патетически сыронизировал вслух Гордеев и рассмеялся. Знай наших!..
Вечером намылился к подруге.
– Ну, как дела, монстр познания? – смеясь, Марина взъерошила ему волосы. – Все грызешь гранит науки?
– И науки, и философии, и религии, и даже оккультизма.
– Силен
– Ха! – Николай шутливо подбоченился. – Это они – типа меня, а не я «типа их». Им всем до меня теперь как до неба – хоть Горному, хоть Равнинному!
– О-о, какие мы стали!.. Только погляди на него!
– Шучу, шучу, – Николай согнал пафос. – Ну, а если серьёзно, то багаж знаний у меня действительно пополнился. Причём темпы этого пополнения как-то даже немного пугают. За несколько дней я узнал больше, чем за всю свою жизнь. Да ведь не просто кучу глупостей узнал, а всё вещи значительные.
– Ну, ты прожил пока что четверть своего срока.
– Спасибо, – на полном серьезе поблагодарил Гордеев.
– За что?
– За пожелание долгой жизни. Дай-то Бог каждому сто лет пожить под этим небом!
– Не за что, милый… Так вот, и представь себе, сколько еще всего ты узнаешь за оставшиеся семьдесят пять лет. Если так и дальше пойдет – вскоре заделаешься мудрецом и духовным учителем.
– Ну уж, – усмехнулся тот.
– Нет, я вполне серьёзно. Я, например, считаю, что современное человечество погрязло в невежестве… Тебе так не кажется?
– Не столько в невежестве, – возразил Николай, – сколько в грехах. Сбились, потерялись, заблудились в трех соснах…
– И что это за сосны?
– Их имена таковы: Алчность, Порок и Высокомерие.
– Да ты философ, Коленька! Я же говорю, скоро начнешь проповедовать.
– Да ладно, скажешь тоже…
– А что? Не век же тебе баранку крутить. А с таким теперь уровнем, с такими познаниями…
– Ну, положим, я еще только в начале пути, – заметил Николай, – и познания мои скромные. А насчет уровня не знаю, не измерял. Да и как его измерить?
– Очень просто. Как Ай Кью определяется, знаешь?
– Слышал об этом, – Николай усмехнулся, – ещё до своего вундеркиндства. Но с методикой не знаком.
– Думаю, что Александр Яковлевич это запросто сделает.
– Что ж, попрошу, если время будет.
– Ах, ну да, вы ведь теперь такая занятая и важная особа…
– Смейся, смейся! – он схватил ее в объятия. – Да, в данный момент я занят! Очень занят, и таким важным делом!
– И каким же, позвольте полюбопытствовать?..
– Любовью с моей маленькой девчушкой!..Ночь. Дом спит. Темный двор за окном погружен в тишину. Лишь в квартире на пятом этаже светятся окна, поскрипывают полы, да мелькает человеческая тень. Это старушка мается бессонницей – решила отвыкать от снотворных средств, а вот сна ни в одном глазу. Но терпит, тихонько бродит по комнате, никого не тревожа – да и тревожить-то некого, одна она одинешенька, троих вырастила, все трое и разъехались, кто куда. Мужа еще пять лет назад схоронила… Тяжела жизнь нонче. На пенсию еле концы с концами сводишь. Разве тут уснешь! От таких дум тяжких?..
Листва тихо шелестит на слабом ветру. Изредка мяукают кошки. Неподалеку проехала припозднившаяся машина. Николай спит себе сном праведника и в ус не дует. Дыхание ровное, размеренное. Одна рука покоится на груди подруги, другая под подушкой. Ничто не тревожит их.
И вдруг зазвучала, вспорола тишину пронзительно-заунывная мелодия. Николай вскочил, ошалело вертя в темноте головой. Музыка!.. Вот черт, опять!
Он вскочил, приблизился к стулу, на спинке которого висела куртка, а в ее кармане – часы.
В последнее время Гордеев не расставался с брегетом, носил его постоянно с собой. Тот всё помалкивал, Николай аж и думать про него забыл. И вот – зазвучал, ятит-кудрит!
Пришлось включить свет, все равно Марина проснулась, тоже поднялась и подошла к нему, прижавшись сзади.
– Что это?
– Знак, – глухо ответил он.
Суеверно прошептав обращение к Богу, подцепил ногтем крышку, открыл…
Двенадцать.
Ну всё, двенадцать жертв!!! Мать честная, все же это случилось. Осталась одна, последняя. Кто?!
Кто этот бедолага, что умрет, и кто тот дьявол, на чьих руках кровь двенадцати людей?! Почему я не могу остановить его? Господи, прошу Тебя, направь этого монстра на меня! Пусть идет ко мне… Иди же, гад, я тебя приму – так приму, что ты взвоешь! И будешь выть и стенать, пред тем, как подохнешь! Ну, иди же! Иди! Иди!.. Иди!!..
– Коля! Коленька! Что с тобой?!..
Николай вернулся.
Почувствовав тепло прижавшегося к нему упругого тела, он расслабился, разом перегорел.
– Так, – с трудом молвил он.
Во рту пересохло. Он постарался улыбнуться. Вышло плохо.
– Опять какая-то жуть?.. А это что? Часы?
– Так… – повторил Николай, захлопнул крышечку. – Часы, чтоб им пусто было… Счётчик.
– Не понимаю тебя.
– И не надо! – он принуждённо рассмеялся. – Не надо понимать.
– Коля…
– Нет! Нет-нет-нет! Никаких слов, никаких разговоров. Всё, спать!
Подхватил подругу на руки, понес к кровати. Бережно положил, сам лег рядом, обнял. Все, проехали, забыли. Завтра думать надобно. И решать.