Пус Мидун

Рыбка Михаил Юрьевич

– Вот как?.. А до этого он где был?

– Да кто его знает. Он не помнит ничего. Сколько ни спрашивал – молчит. Ну, значит, не помнит. Иначе чего бы ему молчать.

– Ик… простите… А в чем он был одет, когда вы его нашли?

– Одет?.. Давно уж было это… – Чумазый присел на пол рядом с графиней, – Да ни в чем он был, кажется. Как есть, сирый. Жилетку вот эту, что на нем, я ему сразу и дал. Она уже тогда была того… не самой свежей. Теперь и подавно. А вы, значит, та самая графиня? – енот заискивающе улыбнулся.

Науса вспомнила про этикет и подняла повыше подбородок.

– К вашим услугам, мой любезный друг. Графиня Нау… ик… са Блоходарова-Кисинская,

супруга графа Блоходарова.

– Графиня! – енот расплылся в улыбке, снова издавая чавкающий звук. – А я Чумазый. Друг и, считай, родня Пуса Мидуна. Он у нас местная аномальная зона.

– Помогите мне встать, господин Чумазый.

– Чумазый! – строгий голос Мидуна пригвоздил собеседников к месту. – Сходи-ка, снегу набери, пить нечего.

Енот удивленно оглянулся.

– Да вон же ведро целое!

– Давай, давай. Это выбрось, нового набери. И проследи, чтобы растаяло там. Полчаса минимум следи. Иди.

Енот обиженно поджал губы и поплелся, прихватив ведро с собой на улицу. Стукнула входная дверь, в доме воцарилась тишина, изредка прерываемая иканием. Кот высунул голову из-за кресла и оскалился. Он рывком сбросил с себя жилетку и оставил ее одиноко валяться за креслом.

– Граф!.. А я вас искал… ла... – к концу этой фразы интонация голоса Наусы изменилась с уверенной на растерянную.

– Не стоило, – прошипел кот.

– Что с вами?..

– Дождь, – кот вышел из-за кресла. – Дождь в пустыне.

На полусогнутых лапах он проследовал в сторону графини, ступая тише, чем бьется сердце мертвеца. Его лапы оставляли на полу следы краски цвета сошедшей с ума радуги. С каждым шагом кот старался почувствовать прилив сил, бодрости и того сладкого ощущения желания. Но что-то было не так.

– Граф, вы меня пугаете…

– Молчи!

Пус Мидун приблизился к ней почти вплотную. Он изо всех сил слушал себя, хотел нащупать ту самую струну, которую следовало дернуть, чтобы музыка заиграла вновь. Чтобы лапы налились силой, чтобы в глазах появились четкие очертания всех предметов и теней, чтобы цвета вновь стали яркими и различимыми даже в темноте.

Пус пододвинул свою морду к глазам Наусы и в хищной ухмылке оскалил пасть, демонстрируя острые желтые зубы. Его гортань издала нечто похожее на хриплый рык. Он глядел в глаза Наусы и старался различить в них страх, питающий его, дающий ему силы. Он схватил ее за плечо и довольно резко повалил на спину, став над ней, прижимая к полу. Он смотрел на нее сверху, затем закрыл глаза и шумно втянул воздух носом, постоянно повторяя про себя фразу «в пустыне пошел дождь». Он хотел ощутить ее запах, помесь страха и крови, представлял, как этот аромат ударит ему в голову, отключит ощущение границ своего тела, превратит его во всесильное существо, лишенное сомнений и нерешительности. Он вновь хотел ощутить бесконечную власть над живым существом – и вот, кажется, это чувство появилось. Возникло, словно искорка в ночи, в тысячу раз слабее самой тусклой звезды, но кот бережливо прикрыл эту искорку лапами и принялся раздувать ее, аккуратно подбрасывая сухие листья, чтобы лучше горело. Он изогнул шею и заулыбался, не открывая глаз. Он вдруг смог очень глубоко вдохнуть, так, как раньше не получалось. Искорка превратилась в голубой огонек, трепещущий в его лапах, слишком хрупкий, чтобы гореть, но слишком ценный, чтобы погаснуть. Из его раскрытой пасти потянулась нить слюны, все ближе приближаясь к клюву Наусы.

– Граф...

Кот открыл глаза, и его оскал появился вновь. Он склонился

над ней.

– Дождь… В пустыне пошел дождь… – прошептал он, словно боясь дыханием потушить огонек.

– Граф… Вы меня пугаете, но я боюсь не вас. Я боюсь того, что вы сами не знаете, кто вы!

– Ты не боишься меня? Это не так. Я вижу, как ты дрожишь!

– Тут очень холодно, на полу. Я замерзла.

– Ты меня боишься!

– Граф, чего мне вас бояться. Ну вот что вы мне сделаете?..

– Замолчи! – кот выпустил когти и пробил ими неплотное оперение ее плеча.

– Ай, граф! Что это вы?! – ее глаза снова наполнились слезами.

Кот вгляделся и вдруг осознал, что она говорит правду. Она не боялась. В ней не было того страха, который был у всех остальных. Она не осознавала, кто он такой и что может с ней сделать. Она не отдавала себе отчета в том, что ее жизнь может вдруг оборваться, в эту самую минуту, прямо на этом самом полу. Что весь ее жизненный путь, такой сложный и глупый, вился только затем, чтобы закончиться именно на этих холодных скрипучих досках, в этом чужом и мрачном доме, наполненном страхом всего поселка. Но она не ведала страха. Она была не способна на это.

Пус Мидун отпустил ее плечо и растерянно поднял лапу. Он не знал, куда ее поставить, не знал, что делать с тремя остальными конечностями. Его взор источал нерешительность, пасть сомкнулась, губы начали мелко дрожать. В один миг обрушилась вся его система мировосприятия, выстроенная с такой тщательностью за несколько последних месяцев. Стены его мирка пошатнулись и дали бесчисленные трещинки, все его нутро сотряслось от треска цемента и звука ломающихся кирпичей. Горевшая, некогда такая яркая, звезда, которая доселе указывала ему путь, сократилась до размера едва различимой пылинки, ее подхватил ветер и начал уносить куда-то за горизонт. Холод одиночества вдруг навалился на его окрашенную красками спину, раздавил волю и жажду, столь невосполнимую, как он раньше думал. Пустыня исчезла. Дождь не идет. Сухой песок поднялся вслед за ветром и превратился в песчаную бурю, застилающую глаза, набивающуюся под веки, режущую тысячами мелких царапин. Эволюция сознания, ставшая в один прекрасный момент социальной революцией, замерла, застонала, словно огромный зверь, зависший над пропастью, и медленно начала катиться вспять.

Пус Мидун пятился от графини, упираясь задом в лежащий на полу шкаф, скользя в лужах краски, царапаясь об осколки тарелок. Он глядел на нее со страхом, откуда-то появившемся в его сгущенном и вязком сознании. Затем кот развернулся, перепрыгнул через шкаф и спрятался за кресло, откуда несколькими минутами раньше шипел на графиню. Он обессилено рухнул на пол, подобрал под себя лапы, свернулся и опустил голову на пол. Глаза его, не моргая, смотрели в окно куда-то за облака, нависшие теперь не над всем миром, а над ним лично. Науса не поднималась, лишь снова начала всхлипывать и что-то причитать. Она забыла о холоде, провалившись в свои столь же далекие от реальности мысли.

Спустя полчаса дверь осторожно приоткрылась, и в дом вошел Чумазый. Лапами он прижимал к себе ведро, полное снега, пытаясь растопить его теплом своего тела. Но вместо этого енот сам продрог до костей. Он очень долго стоял под дверью, слушая, что происходит в доме. Тишина убедила его войти и погреться. Оглядевшись, он поставил на пол ведро, отряхнул лапы от снега и несколько раз щелкнул зубами, как бы не решаясь нарушить молчание. Потом вдруг спросил:

– Вы есть будете?