Пушкин. Частная жизнь. 1811-1820
Шрифт:
— Придется идти. А ты не врешь, братец? Может, у нее кто-нибудь есть из господ.
— Никого уже нет третий день.
Улица была пустынна, хлестал мелкий дождь вперемешку с крупитчатым снежком. Александр побрел по улице, надеясь на случай, и сам не понял, как (видно, уже начиналась горячка) снова оказался у крыльца дома княгини Голицыной. Свет во втором этаже еще горел. Он позвонил. Вышел араб Луи в чалме.
— Господин Пушкин? Все уже разъехались. Что с вами?
Александр внезапно ослаб и сел на ступеньки.
— Господин
Луи подхватил его под мышки и затащил в подъезд. Потом по красному ковру до дверей квартиры. Княгиня появилась уже в ночном пеньюаре.
— Бедненький, — сказала она ласково и тронула ладонью его голову. — У тебя жар.
Сквозь жар Пушкин все же отметил, что назвала она его на «ты».
Луи и еще один слуга провели его в спальню и помогли раздеться. Княгиня не отходила от него.
Принесли халат, княгиня сама проследила, чтобы приготовили травяной настой. Села рядом на кровать и стала поить его с ложечки. От самой домашней атмосферы ему полегчало, тем более княгиня отослала всех слуг, велев им ложиться спать.
Выбрав момент, он притянул Авдотью к себе, княгиня не противилась.
— Ты зачем меня мучаешь? — спросил он, глядя сверху в ее глаза, но она ничего не ответила, а глаза закрыла.
Только через некоторое время она сказала сквозь прерывистое дыхание:
— Какой ты сильный, совсем не похож на мальчишку.
Он был горд, ибо давно мальчишкой себя не считал.
— У меня репутация, Александр, никому ни одного слова, — предупредила его княгиня, когда они отдыхали. — Я надеюсь на твою честь. Это священный уговор!
— О чем ты говоришь? — вскричал он.
— Я слишком хорошо знаю мужчин.
Утром, проснувшись, он не увидел рядом с собой княгини, зато услышал в прихожей визгливый голос Сергея Львовича, отчего на мгновение потерял понимание, где же он находится.
«Это еще что? Папаша зачем? У нее?» — удивился он, попытался пошевелиться и понял, что все тело совсем разбито, болезнь окончательно взяла над ним верх.
— Где наш больной? — Сергей Львович вошел в спальню вместе с княгиней. — Не знаю, как вас и благодарить, милая княгиня. Весь свет говорит о вашей доброте.
— Была поздняя ночь, ветер, Сергей Львович, и везти его по такой погоде было опасно. — Княгиня взглянула на Александра ласковым и вместе с тем отчужденным взглядом.
«Играет, — подумал он с удовлетворением в душе. — Она моя. Моя! Моя!»
— Еще раз благодарю вас, ваше сиятельство. Ваша доброта не знает границ, так же, как и ваша красота. — Отец поцеловал руку княгине. — Мы уже послали за доктором Лейтоном, — добавил он.
Никита, прибывший вместе с отцом, завернул Пушкина в плед, поднял на руки и понес в карету. От Никиты несло перегаром.
— Отверни морду, скотина, — попросил Александр слугу.
— Слушаюсь, Александр Сергеевич.
Укладывать в карету Александра ему помогал Луи, на прощание
— Выздоравливайте, Александр Сергеевич, и поехали отсюда к чертовой матери!
Пока Александра везли домой, он потерял сознание. Доктор нашел у него гнилую горячку. Семья была в отчаянье.
Выздоровление было сладостным. Он с нетерпением ожидал весны, хоть это время года наводило на него тоску и даже вредило его здоровью. Душный воздух и постоянно закрытые окна так надоели во время болезни, что весна являлась его воображению со всею поэтической прелестью.
В феврале первые восемь томов «Русской истории» Карамзина наконец вышли в свет. Он читал их в постели с жадностию и со вниманием.
Заходили друзья. Дельвиг, идя к нему, встретил на Невском Карамзина на прогулке. Он в темно-зеленом бекеше с бобровым воротником, в теплых темного цвета перчатках и с тростью в руке. С ним была старшая дочь, Софья Николаевна.
Говорили о Пушкине, желали ему скорейшего выздоровления. Карамзин с радостью сообщил, что его «История государства Российского» скончалась в 25 дней.
— Как скончалась? Такой успех! — не понял его барон.
Софья Карамзина рассмеялась.
— Батюшка имеет в виду, что весь тираж в три тысячи экземпляров распродан в 25 дней.
— Мы, конечно, еще не равняемся с Англией, — довольно улыбнулся Карамзин, — но и это уже успех! Наша публика почтила меня выше моего достоинства; мне остается только быть благодарным и смиренным. Но какое счастье быть свободным от типографщиков и переплетчиков. Жду не дождусь, чтобы снова взяться за перо.
И, раскланявшись с бароном, они двинулись по Невскому.
Рассказывая о встрече Пушкину, Дельвиг сообщил, что уже ходит по рукам записка Никиты Муравьева, которая начинается словами «История принадлежит народам».
Пушкин рассмеялся.
— Уел старика! — Он раскрыл посвятительное письмо. У Карамзина оно заканчивалось словами: «История народа принадлежит царю». — Но старика Карамзина можно понять. Кто освободил его от цензуры? Кто дал шестьдесят, кажется, тысяч на печатанье «Истории», да еще со всем доходом в его пользу? Кто дал пенсион для работы? Пожалуй, еще не такую гиль напишешь. Вольно же Муравьевым с их состоянием рассуждать. Какие еще новости?
— Есть кое-что от Лизаньки…
— Стерва! По ее милости я заболел и доктор Лейтон мучил меня ледяными ваннами.
— Ты несправедлив, друг мой! Ты должен благодарить Лизаньку, — сказал барон Дельвиг. — Она спасла тебя от новой венериной болезни. Потому она тебя и не приняла, чтобы не заразить.
— Да? Для меня это новость! А теперь-то Лизанька здорова?
— Теперь здорова. И снова принимает. Хотела бы тебя навестить, да не знает, как это сделать, чтобы не вызвать толков. Но ничего, мы что-нибудь придумаем. Забавненькое, — ухмыльнулся барон. — Ты уже способен принять женщину?