Пушкин. Тайные страсти сукина сына
Шрифт:
Рассказ доктора Пешеля вновь подтверждает нервность и неровность характера Пушкина. Следует обратить внимание на, возможно, имевшую место гомосексуальную связь, что говорит скорее не о склонностях его натуры, а о необузданности темперамента, а также на имевшую место суицидальную попытку.
Спасский упоминает учение Гиппократа о темпераментах, а Пешель тут же называет Пушкина холериком, что, по всей видимости, верно. Как мы знаем, холерик – это человек, нервная система которого определяется преобладанием возбуждения над торможением, вследствие чего он реагирует очень быстро, часто необдуманно, не успевает себя затормозить, сдержать, проявляет нетерпение, порывистость,
В то же время неуравновешенность его нервной системы предопределяет цикличность в смене его активности и бодрости: увлекшись каким-нибудь делом, он страстно, с полной отдачей работает, но сил ему хватает ненадолго, и, как только они истощаются, он дорабатывается до того, что ему все невмоготу. Именно такую смену настроений можно наблюдать у Пушкина, писавшего только по вдохновению.
У холериков в период упадка появляется раздраженное состояние, плохое настроение, упадок сил и вялость. Чередование положительных циклов подъема настроения и энергичности с отрицательными циклами спада, депрессии обусловливает неровность поведения и самочувствия, его повышенную подверженность к появлению невротических срывов и конфликтов с людьми.
Все эти черты наблюдаются у великого русского поэта.
Глава 7
Так случилось, что впервые увидел я Наталью Николаевну, впоследствии ставшую моей пациенткой, в доме ее свекра – Сергея Львовича. Госпожа Пушкина была очень красива, стройна и изящна, и во всем ее облике чудилось нечто поэтическое и трогательное. До встречи с этой женщиной полагал я, что молва преувеличила ее красоту. Теперь же я мог лично убедиться в ее телесном совершенстве. Была она ростом высокая, с баснословно тонкой талией при роскошно развитых плечах и груди. Как врач, я предположил, что молодая женщина злоупотребляет корсетом. Ее маленькая головка, как лилия на стебле, колыхалась и грациозно поворачивалась на тонкой шее. Она соединяла в себе законченность классически правильных черт и стана. Однако нельзя было назвать ее образцом здоровья и веселья: бледная, часто печальная, она носила на челе печать страдания. Она была сдержанна до холодности и мало вообще говорила. Постоянная задумчивость туманила ее черты, голова склонялась, словно она терпела какую-то внутреннюю муку.
Я гадал о причинах этой печали и осмелился задать вопрос Сергею Львовичу. Его ответ меня обескуражил:
– Сплетни, постоянно распускаемые насчет Александра, мне тошно слышать! – вспылил он. – Знаете ли, что, когда Натали выкинула, сказали, будто это следствие его побоев. Но вы в это не смейте верить! Это все ложь!
Я заверил отца семейства, что ни в коем случае не стану верить этим слухам и что вполне понятно, что молодая женщина печалится из-за случившегося выкидыша, который мог произойти в силу самых разных причин. Но Сергей Львович меня не слушал. Он продолжил свою гневную тираду несколько невпопад:
– Наконец, сколько молодых женщин уезжают к родителям провести два или три месяца в деревне, и в этом не видят ничего предосудительного, но ежели что касается до него или до Леона – им ничего не спустят!
Я не очень понимал, о чем идет речь, но побоялся выяснять.
– Александр очень несдержан. Крайне несдержан. Экой дурак! Раз он осмелился, говоря с отцом, непристойно размахивать руками!.. – Сергей Львович разгорячился и сам принялся бурно жестикулировать. – Но я люблю в нем моего врага и прощаю его, если не как отец… то как христианин, – заверил меня он.
Беседа наша оставила меня в состоянии крайнего замешательства. Я даже был склонен предположить,
Надежда Осиповна продолжала хворать, и я навещал ее все чаще и чаще. Обстоятельства семейной жизни сына часто беспокоили старую женщину.
– Натали мне рассказывала, что Саша в первый же день брака, как встал с постели, так и не видал ее. К нему пришли приятели, с которыми он до того заговорился, что забыл про жену и пришел к ней только к обеду. Она очутилась одна в чужом доме и заливалась слезами.
В тот раз мы оправдали случившееся непривычкой Пушкина к семейной жизни.
Через несколько месяцев случился похожий разговор. На этот раз Александр Сергеевич пропал из дому на трое суток. Оказалось, что на прогулке он встретил дворцовых ламповщиков, ехавших в Петербург, добрался с ними до Петербурга, где попался ему возвратившийся из Польши из полку своего Данзас, и с ним пошел кутеж…
Да, причины постоянной печали прекрасной Натальи Николаевны становились мне понятными.
Медицинская профессия подразумевает часто и порой весьма близкое общение с людьми самого разного рода. И хоть я не мог почитать себя человеком светским, однако же бывал в домах особ самых знатных, и довольно часто они одаривали меня своей откровенностью. Так, одна весьма почтенная княгиня довольно много рассказала мне о семействе Гончаровых.
– Ах, милейший мой Иван Тимофеевич, – закатывая глаза, рассказывала княгиня Екатерина Алексеевна, – я вовсе не сплетница, а то бы могла порассказать вам такое! Но исключительно как врачу и рассчитывая на вашу скромность… к тому же многие вещи вам даже и нужно было бы знать. Вам доводилось встречаться с Натальей Ивановной? Да-да, матерью нашей превознесенной всеми Косой Мадонны? Мне пришлось узнать ее весьма близко, даже ближе, чем мне бы хотелось.
Естественно я поспешил осведомиться, что же такого неприятного было в этом знакомстве. Княгиня поджала губки:
– Наталья Ивановна Гончарова довольно умна и несколько начитанна, но имеет дурные, грубые манеры и какую-то пошлость в правилах. У нее есть несколько сыновей и три дочери, Катерина, Александра и Наталья. В Яропольце около двух тысяч душ, но, несмотря на то у нее никогда нет денег и дела в вечном беспорядке. В Москве она жила почти бедно, и когда Пушкин приходил к ней в дом женихом, она всегда старалась выпроводить его до обеда или до завтрака. Да-да, батюшка мой, чтоб не кормить! Ужасная скупость!
Дородное лицо ее выразило отвращение.
– Дочерей своих бивала она по щекам. – Княгиня изобразила ужас. – На балы они иногда приезжали в изорванных башмаках и старых перчатках. Я хорошо помню, как на одном балу мне пришлось увести юную Натали в другую комнату и дать ей свои новые туфельки, потому что ножки ее были обуты просто ужасно, а бедняжке приходилось танцевать с Пушкиным, который непременно обратил бы внимание… Да и все бы заметили эту неприглядную деталь.
Я немедленно выразил горячее сочувствие невесте и ее жениху. Екатерина Алексеевна вполне разделяла со мной это чувство.
– Бедный Пушкин оставался женихом чуть ли не целый год до свадьбы, – рассказывала она. – Когда он жил в деревне, Наталья Ивановна не позволяла дочери самой писать к нему письма, а приказывала ей писать всякую глупость и между прочим делать ему наставления, чтобы он соблюдал посты, молился Богу и пр. Бедная Натали даже плакала от этого.
Я заметил, что Наталия Николаевна показалась мне очень грустной и предположил, что причина, вероятно, кроется в ее воспитании. Княгиня со мной охотно согласилась.